Дневники 1920-1922

За семь лет, как бросил именье Барышников, мухи так засидели окна, что едва различишь роскошные пейзажи.

— Живем, дожидаемся, пока народ поумнеет и правительство поглупеет.

Живем, как муха, запечатанная между рамами.

Пища: картошка, хлеб — приправы нет.

Ночь без спички.

21 Октября. В понед. 5 окт. выпал 1-й зазимок, и мороз был в 5° с ветром.

Иван Еремин, посмотрев на кабинет Барышникова, сказал: «Не может остаться так, все прежнее вернется!» Ход его мыслей был: это хорошо, и человек, так живший, прав, а я не прав, я мужик и раб; еще ему мелькнуло, что когда Барышников жил в своем кабинете, он мог за 30 к. купить бутылку водки.

На Кресту в Дорогобуже месили месиво грязи подводы с баранами, привезенными мужиками, — дань! я видел грязь, видел баранов, но лиц не видал, только голоса были слышны: «поторопитесь», «ослобони» и т. д.

Продком — двери открыты на Кресте, входят туда и выходят, и там грязно так же, как на улице, бывший диякон Федосьев:

— Вам что?

— Капусту получить.

— Вы шкраб?

— Я школьный работник.

— Городской?

— Сельский, из Алексина.

— Сельским шкрабам капусту не выдают.

Ни один из этих баранов не попадает в армию, все расхватывается на месте.

Из крестовых походов: крестоносцы, заметив, что сарацины в последней опасности глотают золотые монеты, — стали распарывать пленникам животы.

22 Октября. Ночи стали такие длинные, не успать никому, даже дети тревожатся, а керосину совсем нет, высечь кремнем в темноте не умею, и так нельзя всю ночь на часы посмотреть.

Кто отымет у меня эти часы? какая власть, какой труд, какие заботы, голод — нет ничего на свете такого, чтобы лишить меня этой единственной радости.

Если звездно, я вижу, не вставая с постели, как перемещается на небе и странствует вокруг моего дома большое семизвездие; тогда я знаю свой любимый час ранний утренний в звездное утро, когда семизвездие раскинется над озером, а на востоке светит Венера.

Эта ночь хороша, на небе теснота звездная, просыпаясь десятки раз, я не к себе обращаю мысли (и как хорошо думается не о себе! — Заг.), я думаю об исчезнувших владельцах этого дома и земли такой большой, что половина Европейского королевства вполне бы могла на ней разместиться. Они собирали землю, как московские цари, моя же задача собрать человека, читаю днем <1 нрзб.>, переписку, и вот ужас ночей, когда туманы и не видно звезд: тогда земля собирается огромная, а человека не вижу и не могу собрать, и мне кажется тогда, что никогда на Руси не могли и никому не удастся собрать человека, как земли собирали цари.

По легендам, их укрепление в этих местах начинается с какого-то барышника: будто бы какой-то русский генерал изменил на войне за три бочонка с золотом и отправил его в свое поместье с каким-то барышником, и тот взял это золото себе и начал Барышниковых, собирателей Смоленской земли.

Я думаю, как они собирали эту землю… пока земля не задавила их.

Задавила земля человека — он призрак на огромной земле.

Весь день как попытка сохранить в себе человека и конец: молочно-туманная ночь и кошмары черного идола.

— И коровки нет? и свинки нет? А посев?

— Нет и посева.

— И картошки нет? Ну, как же вы живете?

23 Октября. Морозное октябрьское утро, свет начался далеко до восхода и как от луны («залунело»). В морозное светлое утро щеглы летят и синицы по дорогам. Заяц лежит по канавке. Лисица рано обошла все канавки.

Люди, которых я описал в «Чертовой Ступе», существуют в действительности, и русские люди, близкие к русскому быту, узнают их, а далекие от них считают за мои изобретения, «химеры» (Вяч. Иванов за талантливые, Гершензон за бездарные). Вопрос: есть ли ценность в том, что эти люди существуют.

25 Октября. Легкая пороша выпала ночью, и утром шел снег. Вчера встретил в незамерзшем ручье стаю крякв. Гоняли зайцев. Приезжали мещане от искусства. Буду читать детям «Одиссею» (против мещанства). Наше искусство (каким оно подносится народу) вызывает в нем хулиганское состояние духа. Frauenzeitung[7] и кусочек баранины.

26 Октября. Весь день летела пороша, ночью заяц, увидав вокруг себя белое, не вышел кормиться и в страхе лег в канаву, утром глянул: все кругом страшное, белое, и нигде края нет, конца и выхода. Потом пришел охотник и взял его за уши. Даже старые зайцы пролежали весь день, и напрасно пестрели поля и леса своими <3 нрзб.>. Только ночью вышли искать пищу на зеленя зайцы, по канаве у речки прошли горностаи, к деревьям подбирались хорьки и лисицы, куницы и белки спустились с деревьев, волки промелькнули, и за ними у проезжих дорог к утру мыши полевые заработали и какая то есть всякая тварь, я лишь в лесах показался, и все нет и нет и встретишь какую-нибудь <3 нрзб.>.