Дневники 1920-1922

1 Ноября. …В этой туге мы теперь познали нечто, о чем говорят: «Сытый голодного не разумеет», узнали голодного все, и разных взглядов у нас на это быть не может. У меня бывали месяцы такой голодухи, что теперь я, как мало-мальски шевельнется какая-нибудь радость в душе, все думаю: уж не оттого ли это, что сыт, но в общем удивительно скоро забывается чувство голодного, как съел, так и забыл и вспоминать не хочешь, и нет уже ничего, и никакого опыта и вывода…

Чувство насыщения дает и табак, иногда бывало, хлеба нет — покуришь и опять идешь дальше, я думаю, даже некоторая доля образования и природного таланта есть тоже как бы духовная рента, отличающая всегда наше положение от истинного пролетарского, истинный пролетарий должен быть и необразован, и бесталанен, и голоден.

Какого-нибудь иностранного критика интересует в моем произведении только стиль мой, но меня делает автором не стиль мой, а уверенность, что изображенное мною существует в жизни, и в этом открытии жизненного я нахожу и ценность, и гордость свою как автора нового произведения.

…могла ли бы существовать литература, если бы писатели были русские, а критики японцы и жили бы в Японии, получая по почте наши произведения для <1 нрзб.>, значит, для существования литературы нужно, чтобы и критик немного верил в жизнь и чуть-чуть бы страдал тою же авторской национальной глупостью.

Ремизов страдал всегда недостатком материалов, ему Россия казалась заповедной страной, в которую ему нет входа, и так он пользовался архивами — почему это так?

Поро́шки — 1° Р. Утренние выслеживания лисиц. Чистик (Джунгли — с человеком).

…я как самоучка всегда чувствовал особенное благоговение к человеку образованному и потому почитаю Мережковского (кроме того, мне кажется, оттого он как-то тверже других на ногах).

3 Ноября. Раньше человек власти имел разное лицо для людей разного состояния, положения, образования, теперь человек власти имеет одно лицо, обращенное к уравненному человеку, выведенному из всей массы населения; такой средний выведенный человек в русской жизни оказался сукин сын, и власть ведет себя с ним, как с сукиным сыном; это доказывает правило, что всякий народ достоин своего правительства.

5 Ноября. Ровная мягкая погода, 4–5° Р. Заячьи жиры.

7 Ноября. Октябрьские советские праздники. Советские Джунгли. «Отлежался» (стал коммунистом, и сразу ему дали Продком, проворовался, исключен, залег, выждал и опять пошел). Звери постепенно привыкают: один пришел маслица постного, другой сыру и т. д. Норы, лазы, ходы (Совхоз), жизнь зайца и лисицы, утренний след, пороша, матерые и молодые.

Вечер «среди цветов» (играли дети колонии). Последыш русского окаянства говорил детям речь:

— Роскошен этот дом, в который вас впустила советская власть, в этих роскошных стенах, что же, думаете вы, жили хорошие люди? нет! тут жила горбатая и косая.

Снега вокруг дома истоптаны и на десятину вокруг загажены, только деревья пушистые не тронуты — люблю деревья.

След души — это в заутренний час: тогда все вопросы ума находят в сердце ясный ответ, что бы ни спросилось, на все верно отвечается, будто это не сам с собой, а звезда со звездою говорит^{69}, прошлое и будущее сходятся на одном следу. И разрешается сказать: да будет воля моя! (а после день и мутная ночь, в которой затоптаны все следы души моей).

О, если бы успеть в этот час все спросить — нет! недолго так бывает: если очень рано, все расплывается во сне, если рассвет кончается, то радость света одолевает все, пережитое кажется не стоящим внимания, и говоришь: да будет воля Твоя.

На водах тихих, на ручьях звонких, на лугах росистых, на снегах пушистых и на лучах светлых солнца дневного и звезд ночных — везде тогда я нахожу след души моей.

…Потерялся в полях русского окаянства…

…почему я не был с ними? первое, я ненавидел русское простонародное окаянство (орловское и великорусское), на которое русские эмигранты хотели надеть красную шапку социальной революции, и потому-то я любил Россию непомятых лугов, нетоптанных снегов…

…я был, как вся огромная масса русского народа, врагом плохого царя, но, кажется, не царя вообще…

9 Ноября. Свидание с родными умершими во сне: и в какой же чудесной коляске я еду в Хрущево к матери!

11 Ноября. Вчера подул теплый ветер и растаяла зима.

Черная оттепель. Темно и белая муть над бездною. Спутница моя заболела женской болезнью, жара нет и желудок в порядке, а лежит весь день и чуть тронул за ручку — ворчит.

— Уеду, — говорит, — от вас к матери.

— С Богом, уезжай!

Плачет, всхлипывает. Наступает ночь.

Ужасный месяц: в такое время умер Толстой, мать умерла, матросы разграбили Петербург.

С вечера, как затихло, мерно забила одна капля, падающая с крыши тяжело вниз и на всю ночь, уснул под звук ее и проснулся. Потом к этому смертному звуку присоединился стук полена, веселый, радостный: это друг мой сторож (я его вчера нечаянно окатил сверху из ночного горшка) готовит дрова. Рассветает мутно над черною бездною.