Дневники: 1920–1924

Последняя запись кажется древней. Я хотела описать в психологических целях тот странный вечер, когда пошла встречать Леонарда и не встретила его. Какой накал чувств был в те минуты! Стояла сырая ветреная ночь; на обратном пути через поле я сказала: «Вот оно. Старый дьявол вновь пробился сквозь бурю» (но я уже не помню, о чем речь). И чувство было настолько сильно, что я физически затвердела. Реальность, казалось, открылась мне. И было что-то благородное в том чувстве, трагичное и совсем не мелочное. Потом холодные огни пронеслись над полями и исчезли; я стояла под большими деревьями в Айфорде[1119] в ожидании света автобуса. И он проехал, а я почувствовала себя еще более одинокой. Мужчина шел с тачкой в Льюис и посмотрел на меня. Но я, по крайней мере, могла развлекать себя мыслями и контролировать их, пока внезапно, после того как ушел последний поезд, на котором мог приехать Л., не почувствовала, что сидеть без дела невыносимо и остается только одно: поехать в Лондон. И, не теряя времени, я отправилась вопреки погоде, вновь испытав удовлетворение от того, что могу противостоять таким могущественным врагам, как ветер и темнота. И я боролась, была вынуждена идти пешком, садилась на велосипед, ехала вперед, роняла фонарь, поднимала его и ехала дальше без света. Увидела мужчин и женщин, идущих вместе, и подумала: «Вы в безопасности и счастливы, а я – изгой». Взяла билет; до поезда оставалось 3 минуты, и тут, повернув за угол у лестницы, я увидела Леонарда, который шел в своем макинтоше, слегка согнувшись, как будто куда-то спешил. Он был довольно холоден и зол (что вполне естественно). И тогда, дабы не показывать своих чувств, я вышла на улицу и что-то сделала со своим велосипедом. Кроме того, я вернулась в кассу и сказала гуманному человеку в окошке: «Все в порядке. Мой муж успел на последний поезд. Верните мне деньги за проезд», – что он и сделал. И я забрала их скорее для того, чтобы не злить Леонарда, чем для себя самой. Всю обратную дорогу мы говорили о ссоре (из-за рецензентов) в офисе, а я только и чувствовала: «Боже мой, все кончено. Хорошо, что я завязала с этим. Все кончено». Это на самом деле было физическое ощущение – чувство легкости, освобождения и безопасности. И все же за ним стояло нечто ужасное – сама боль, я полагаю, которая продолжалась несколько дней; думаю, я смогу почувствовать ее, если опять пойду той дорогой ночью; а еще эта боль связана со смертью шахтеров[1120] и Обри Герберта[1121] на следующий день. Но я ни в коем случае не вобрала в себя все это.

Мы занимались домашними делами; у нас фурор, поскольку врач признал Лотти годной к любой работе, хотя растраты душевных сил, конечно, того не стоят. Мы едим с подносов. Марджори [Джуд] это не очень нравится, но выбора у нее нет. У Марджори роман с Ральфом, который теперь скорее напоминает приступ гриппа, как я и предполагала. Она холодная честная женщина, готовая к худшему. Мне нравится непосредственный здравый смысл Марджори, хотя ее дух не подскакивает и не пружинит, как того хотелось бы. Ее манера растягивать слова – худшее, что в ней есть. Что еще? Самое главное – я подыскивала дом. Пока что видела только два, да и те снаружи. И проблема эта очень серьезная. Жить в Лондоне – исключительно мое желание и ничье больше. Насколько это желание может выдержать тягости переезда, расходов, неудобств и так далее? Но я полна решимости продолжать поиски и надеюсь вернуться к работе. Здесь же мы плотно увязли в печати и редактуре. Постоянно приходят гости (Мадж и Джанет[1122] вчера просидели 4 часа, и мой мозг после них напоминал выжатую кухонную тряпку); а еще приезжал Дэди[1123].

Этот молодой человек с волосами цвета пшеничной шелухи говорит, что хочет посвятить свою жизнь «Hogarth Press», и пишет об этом Леонарду. Все начнется в июне. Он будет партнером и возьмет работу на себя, а нам останется только руководить; постепенно издательство наберет вес; мы станем благодетелями своего века, откроем магазин и будем наслаждаться обществом молодежи; нырнем с головой в бочку с отрубями и никогда-никогда не перестанем работать мозгами, пальцами или ногами, пока наши конечности не отвалятся, а сердца не превратятся в прах. Такая вот у меня фантазия… А еще надо продумать и написать письмо Фрэнсис Корнфорд[1124], поэтому времени в обрез.