Дневники 1923-1925

11 Ноября. В этой прекрасной квартире, высокой, светлой, сухой и теплой, какое наслаждение проводить зиму: зима лучше лета! Да, не бывает дня, чтобы я не сказал себе: как хорошо! А уединение! снег, и ни одного человека, если же и попадет, то какой он бывает хороший! И как жутко иногда бывает подумать о какой-то литературной общественности в Москве, где сами себя коронуют Демьян Бедный, Влад. Маяковский, Борис Пильняк. Таланты? очень может быть, да провались они с талантами, и разве я тоже не талантлив? Если бы талант не давал бы мне возможности жить почти свободным человеком, наслаждаться уединением, питающим любовь к человеку, зверю, цветку и всему, разве я стал бы заниматься и носиться с этим писательством?

Надо поставить на очередь вопрос о выработке формы общения, кажется, я могу теперь, наконец, подойти к этой роскоши, это, наверно, даст не меньше, чем хорошая квартира: да так вот и устроить себе полное счастье. Да, это возможно, потому что я знаю, что счастье рождается в предельных величинах: если я голоден, питаюсь корочками хлеба и кто-то вдруг подал мне фунт мягкого хлеба — я счастлив; если мне отказала невеста, единственная по красоте, и голодаю потом год, два, то приходит, наконец, к голодному обыкновенная женщина, и я счастлив с ней совершить просто половой акт… (Эту философию надо хорошенько развить: философия голодного человека, или жизнерадостность.)

У Дунички уже вырос большой прекрасный сад.

Сад Дунички был в цветах — май месяц, но Михаилу казалось, будто сад был в снегу, в Октябре, когда выпадает пушистая пороша и так холодно, только что не тает, а лужи, прикрытые снегом, трещат и проваливаются и порхают особенные птички [неизвестные]… снегири, синицы, щеглы, свиристели… А сама Дуничка представилась ему на озере в широких белых заберегах: середка, очень маленькая, еще не замерзла, и в ней трепещется живая вода, стоит и шумит…

А ребята поэтому чистые и вежливые, девочки все в белых передничках, потому что частицы живой воды Дунички, замерзая, обращаются в белые кристаллы, и книжки, и учителя на полках: Успенский, Михайловский, Толстой — снег, снег!

«Дубки» — взять с Богдановых. Линейка. Солома. Дуб: два часа ждет, а все 27 человек терпеливо сидят за столом. Маня умеет сама делать галстухи из шелка, чинит велосипед… у няни она и за ней 24 и над ним дуб. Музыкальная кружка^{179}.

— Ну, чем же тебя кормили?

Коля с Сережей шкурят лес. Пьют. Баба. Михаилу нельзя: «У тебя искра».

— Брат ведь ты мне, ну, брат, а у тебя, брат, — искра!

Исповедь Сережи: как он не сошелся с Семашкой, и у них пошло, а потом землячество, и так вся жизнь без этого на отщепе.

Марья Григорьевна — кто это Марья Григорьевна?

^{<На полях:> Рассказ о памяти собак и о бекасином болоте «Ляхово».}

Не помню ни числа, ни даже месяца, когда мне привели и отдали в натаску легавую Кэтт. Я не помню даже, какое сегодня число, без справки я никогда не могу теперь ответить на вопрос: «А что сегодня?» — «Сегодня четверг», — отвечаю и потом смотрю в календарь.

Память числа, отмечающего текущий день нашей жизни, я потерял в процессе борьбы старого с новым, мое охотничье сердце стояло за старый стиль, ум и воля боролись за новый, в результате этой борьбы я лишился памяти числа месяца и без справки никогда не могу ответить на вопрос: «А какое сегодня число?» или: «А какого числа это было?»

Так вот сейчас, желая вам рассказать кое-что о бекасах, о натаске своей новой собаки Кэтт, я не могу вспомнить, когда же ее мне привели, Я только помню, что около этого времени на болотах начали разгуливать молодые чибисы и от шума замирать между кочками и так утягивать шею и подбирать ноги, что казалось, будто это лежали бурые лепешки от жидкого кала крупного животного. Кэтт — собака от известных премированных производителей, хорошо известных Чумакову и всем верховным знатокам собак, порода ее — немецкая легавая с двухцветной кофейно-белой, крапинкой рубашкой, возраст около двух лет, и все эти два года она жила на диване в Москве. Хозяева Кэтт, — и это я потом переименовал ее в Кэтт, а настоящее имя ее было Китти — кличка, по которой сразу можно и всем догадаться, что хозяева собаки были интеллигентные молодожены, он инженер, она оперная певица, — в ожидании своих детей боготворили Кэтт и ни на одну минуту не выпускали ее из виду. Но случилось, что молодая женщина почувствовала прибавление семейства, и как раз к этому времени пришлось переехать с нижнего этажа на пятый. Прислуги не было, хозяин с утра до ночи на службе, молодой женщине в интересном положении невозможно стало по требованию собаки спускаться вниз на прогулку и потом подниматься. В это время я, недовольный своим ужасно горячим ирландцем, решился заняться этой собакой, уговорил хозяев, и они, всплакнув, отдали ее мне с просьбой никогда не бить.