Дневники 1926-1927

17 Февраля. Вчера вернулось письмо из Англии^{59} обратно. Там или нет ее, или она переменила фамилию, или умерла. Теперь исчезли, кажется, все нити, связи, значит, самое лучшее время все закончить романом. Только это не будет панихида о себе самом, а скорее пир хищника. Что за пустяк эти маленькие хищники, лишающие девушек невинности и оставляющие их беременными. Нет, большой хищник и не прикоснется к телу ее, но он выпьет самую душу девственницы, так что после того ей останется только примкнуть к суфражисткам или просто быть старой девой.

В романе жизнь ее изображается посредством слухов, которые достигают Алпатова.

18 Февраля. Началось это путешествие по жизни, сидя на месте: удачно начал писать роман. Алпатов совершенно не виноват в этом «выпивании» души девушки, он ведь даже и не знает, откуда исходит его любовь и при первом движении чувства просит руки. Если тут и есть грех, то «первородный»: он предназначен творчеству, и она предназначена отдать свою душу без тела. В этом и есть ее трагедия: она боится «жизни», думает, что, удержав при себе тело, удержит и душу, но душа убегает.

Сладость любви. Корень этой сладости есть господство: и это господство преобразуется в любовь иную. Точно так же и социальная любовь Алпатова была стремлением к господству (откуда и явилось: я — маленький).

NB. По опыту других, по книгам складывается так, что будто все известно, а когда начинается собственное движение чувства, то кажется, так случилось впервые в мире, и ужасно бывает думать, что я — исключение, значит, нет никакого примера, никто не поймет этого, ничто не поможет.

<Запись на полях> Приехал Лева. Был гостем князь.

20 Февраля. Явление барина.

Вчера пришел Дав. Ив. Иловайский, тяжелый, угрюмый человек, барин. Он рассказал мне как пример явления барина в народе — случай с его братом. Ему приставили к виску револьвер, стали считать: раз, два… «Погодите, — сказал он, — дайте помолиться». — «Молись!» Он помолился, повернулся, открыл грудь и говорит: «Я готов». Но они не стали стрелять.

— Как вы это себе объясните? — спросил Д. И.

— Мужеством мыши, — ответил я, — кошка бежит за мышью, но у Дурова сделано так, что вдруг мышь обертывается — и на кошку, тогда кошка бежит от мыши. А, кроме того, тут признаки «христианской непостыдной кончины живота», это убеждает.

— У него да, — сказал Д. И. — а как же у них? для них, я думаю, это было просто явление барина.

Стало очень тяжело, потому что я же сам навел Д. И-а на разговор, рассказав ему о своей теме «воскресение князя». Я хотел воскресить князя, а вместе с князем и барин воскрес. Вот почему нам не по пути с эмиграцией и, как ни противно, как ни воротит душу Маркс, придется, наверно, идти с марксистами. Это нас и держит в плену. А князь может воскреснуть только лично: князья не воскреснут, потому что вместе с ними поднимутся и баре.

Нат. Касаткина.

…и вдруг из этой, казалось, обыкновенной женщины, мимо которой проходишь ежедневно, не обращая внимания, поднялась навстречу ему живая стихия, которая, если бы уметь спросить ее в тот момент, могла бы ответить на все и всякое, и всякая попытка противопоставить ей свое нажитое лопнула бы с треском, как пощечина, или, может быть, просто даже как смех простого уличного дурака над совершенным дураком образованным.

…тут выход один: сдаться на милость, смиренно потупив глаза, это они любят и за это милуют.

А разве пережить несчастье и выйти из него с радостью ко всему живущему не есть подвиг, и может быть, более скромный, естественный, органически-жизненный, за который человек награждается истинной свободой?

Всякий бунт и скандал основан на естественной значимости каждого из нас в механизме общества (вот откуда «естественное право»).

Написать себе о вреде грамоты (в части, политграмоты): об утрате чувства души и цельности прикосновения душ.

22 Февраля. Вчера прочел «Современники» Форш с большой радостью, казалось, будто продолжаю беседу в Питере с этой веселой в печали женщиной. Интересная книга. Да, я считаю, книга должна быть непременно интересной, это главное качество книги быть интересной в том смысле, чтобы автор сдерживал печаль про себя (подвиг) и, обращенный к читателю, увлекал (жил). Один из основных признаков жизненности книги, если после чтения читателю кажется, что это про него писано. Так я взял из книги «миражи» (Иванова, Гоголя) и долго думал о своих миражах. Да, как ни вертись, а искусство, должно быть, всегда паразитирует на развалинах «личной» жизни.

Но в этом и есть особенность подвига художника, что он побеждает личное несчастье. Весь «мираж» искусства, может быть, и состоит именно в этой славе победителя личного горя. Однако эта «слава» имеет такой же органический рост, как и жизнь, и непременно подводит художника к новому горю, которое для победы себя требует подвига иного качества.