Дневники 1926-1927

Просвет в романе:

1) Как тюрьму удалось мне описать, окружив ее лесом, как тюрьма ему была школой чувства природы, так Германия — школой чувства родины, и Германия будет ему, как тюрьма в лесу, Германия — город ему будет Берлин или Лейпциг в тайге.

2) «Она» — Ина Ростовцева, тюремная невеста под вуалью так остромузыкально входит в состав его души, что каждая женщина его отталкивает при малейшем пробуждении в ней чувственности к нему. Поэтому женщина его начально влечет, как весна, как сестра, и это влечет к нему женщину, но как только она покраснела, у него: не та! — и отталкивает. Тогда мельчайшие подробности, несовершенство костюма, не такая теплота руки и пр.: холод… холодный. Другое чувство, если при сближении в нем начнется пробуждаться пол: это бывает ему так, что ему себя неловко с образованными, но зато Мейер тащит в Tanzlocal[12]: и там вихрь, и конец: <1 нрзб.>. И можно из-за этой дамы дуэль, которая подчеркнет половую силу.

Михайло Новиков из Лазарева привез дубы на забор. «Сколько тебе лет?» — «Мне: 65, а тебе?» Я сказал. «Тебе, значит, тоже немало… только не горюй, жить надоест». — «Тебе-то надоело?» — «Нет, мне ничего… ничего… нет: стройка вот замучила, кабы не стройка».

<Запись на полях> Купить папки: 1) документы, 2) письма деловые, 3) письма писателей.

24 Февраля. Вчера вечером весенне-морозной зарей галки разминали крылья, носились над городом высоко в воздухе: то большим дымящимся пятном, то растягиваясь кораблем. Бывают такие же отрадные галочьи прогулки и осенью. Ночью мороз 25°. Утром иней. Прекрасно!

Бывает порядок в доме мещанский, когда вещи поставлены неизвестно зачем: «для порядка» (так видел у Замятина). Бывает порядок музейный, это еще сносно, только для этого надо быть эстетом. Милый порядок — это когда все вещи, находящиеся в доме, живут, движутся, и дело хозяина хоть мало-мальски угомонить их, прибрать к рукам: в этом порядке всегда есть немного и беспорядка.

Высказывал вчера Григорьеву свои мысли о природе власти и нахожу, что в них есть начало своих собственных мыслей, которые надо продолжать; это не «пассивное сопротивление», а очень даже активное: не вмешиваться в дело властвования, а изучать власть как физическую силу, узнавать ее законы с целью обез-человечить, выделить от всего человеческого и потом подчинить ее человеку, как электричество и проч. Ближайшая задача: создать во всем мире единую и незыблемую власть. Русский мужик — замечательный материал для анализа холодного отношения к власти.

Лева рассказывал о матросе Пашке, который в годы революции захватил где-то княжну Сумбатову. Матросы в вагоне до того жаждали ее, что, когда она просилась до ветру, приходилось Пашке провожать ее, угрожая гранатами. Просили оставить «хоть на полшишечки». Пашка не тронул, испугался, проснувшись ночью, что рука его лежит на ней, привез княжну в Москву, довел до родительского дома. Она звала к «папе-маме». Но Пашка не пошел, и она его расцеловала.

Вот этот матросский романтизм есть у Горького. Он до того силен, ясен и прост, что все Блоки сплющиваются и растекаются, и все рыцарство ни к чему. Удивляюсь словам его: «мужчина в тупике»: откуда это у него взялось.

Да это Горький, это мужское. Женское, по-моему, «специфическое» заключается в скепсисе, в издевательстве над слабостью мужской («тюфяк» Ольги Форш), в создании недоступности, преодолеваемой только простотой. «Специфический романтик» — мужчина второго сорта с «полшишечкой» (это рыжий, Пашкин помощник: сидит и, мечтая о ней, думает, что Пашка оставит ему на полшишечки).

Еще к матросскому романтизму — вот где сила пола: один за другим 20 человек, что это? как вместить? Сила заключенная. Безвыходность. А у романтика есть выход всегда в бесконечном.

Лева спросил мужика: «А ты веришь Богу?»

Мужик ответил юноше: «Я об этом говорить не могу, милый мой, ведь я — пьяница».