Дневники 1928-1929

Из этого выходит, что если культура предков, передающая собаке потяжку, стойку и подводку, в отношении к Нерли оказалось слабой, то надо воздействовать на ее психологический ум и опираться в натаске не на ее наследственные дарования, а прямо на практику сотрудничества с хозяином. Так, если она не имеет склонности подкрадывания к дичи, а, причуяв, напирает на нее до взлета, то заставить ее подкрадываться вместе, пусть она смотрит, как я сам подкрадываюсь, и с этого берет себе пример. Сламываю толстый прутик и заставляю им следовать Нерль у самой моей ноги. Так мы бродим с ней по лесу, пока она не начинает шить носом по тетеревиному следу. Я иду, не обращая внимания на след, ей приходится его бросить, потому что я не могу знать, где след, и веду не туда. Но ей жалко следа, она поднимает голову и смотрит в ту сторону, где мы оставили след. Я останавливаюсь и любуюсь ее стойкой по следу. Потом увожу ее дальше, делаю круг. Она схватывает след более свежий, забывает мою хворостину и ползет по нем. Ну, это туда-сюда, пусть ползет, я посмотрю, чем это кончится. Она ползет скорей и скорей бежит, я за ней не успеваю, а потому кричу ей «лежать!», дохожу до нее, показываю хворостину и ухожу в сторону. С неудовольствием она идет ко мне и опять оглядывается, опять делает стойку. Я после продолжительной стойки делаю ей уважение, иду в ее сторону, она идет рядом со мной с высоко поднятым носом. Вот вижу свежую копну и в ней два черных пера. Где-то далеко впереди взлетает отбежавший петух. По линии, проведенной от копны до взлета, я иду очень медленно, заставляя Нерль идти со мной шаг в шаг…

Сегодня я проделал это по трем петухам. К сожалению, не нашел ни одного бекаса. В следующий раз, когда она причует след бекаса, заставлю ее тоже подкрадываться, пусть вслепую, как-нибудь кругами, раз скажу, два скажу, но наконец она почует у меня его носом поверху, и тогда-то уж я ее получу на стойке. Случается, бекас недалеко пересядет, тогда будет легко подвести.

Пройдя значительное пространство, убедившись, что на нем нет больше дела, я повернул назад и пустил Нерль бегать свободно во весь дух для того, чтобы она не забывала своего природного поиска, который я ей навсегда возвращу, когда она научится тихо скрадывать дичь и стоять.

Отдых в бору. Трудно о том говорить, что бывает во сне, но, случалось и наяву, вдруг прорежет где-то на сердце воспоминание: боль совершенно физическая, и вслед за тем является небольшая догадка о пережитом. Одно из таких жгучих возвращений к прошлому с последующей догадкой было у инженера Алпатова при воспоминании того момента его странной любви, когда он один раз взглянул на свою невесту без этого чувства любви, а просто как на Ину Ростовцеву, обыкновенную девушку, не очень красивую и, главное, вовсе не такую недоступную, как представлялось. Мелькнуло тогда на мгновение: «в ней же нет ничего!» В следующее мгновение началась опять «любовь» и то обнажение закрылось. Теперь постоянно во сне, а иногда и наяву, он чаще и чаще возвращался к тому голому мгновению и то, о чем он после того догадывался, было страшно ему для окончательного вывода. Он догадывался, что вся его недоступная Ина создана его самолюбием из ничего… А в снах, которые виделись ему постоянно, никогда не являлась Ина в своем виде, то это была старуха, внутри которой, по догадке, находилась Ина, то — виделась каменная баба, из которой слышался музыкальный голос невесты. Случалось, снится самая обыденная жизнь за столом, за обедом, какая-нибудь обыкновенная женщина подает ему тарелку, вилку, наливает суп, и только после, в момент пробуждения, по особому смутному чувству он догадывался, что эта обыкновенная женщина была его невеста Ина Ростовцева, ему недоступная. Так и сны, и догадки после обжога воспоминаний чаще и чаще приводили его к тому, о чем думать до конца и стыдно и страшно, как будто за отсутствием Бога он сам бы его себе выдумал и одновременно поверил в свою выдумку. Алпатов со стыдом и страхом и болью возвращался иногда ночью, иногда и днем к тому своему душевному миру, не зная, что он играет огромную роль в его жизни действительной… Конечно, если взять аршин и проложить им по воздуху двести раз и по земле двести, будет одинаково и на воздухе и на земле двести аршин. Но двести аршин воздуха и двести земли не одно и то же. Вот почему, возвращаясь от сновидений о каменной бабе с музыкальным голосом невесты к действительной жизни бессознательно для себя ту же музыкальную меру, тот же аршин прикладывая по земле, Алпатов с изумлением встречал везде чудеса. Ему не было теперь, когда он из далеких столиц попал в деревню, ничего обыкновенного, как у Чехова, серого в мужиках… (Явление ритма.)

А если весь этот отрывок начать так: