Дневники 1928-1929

После того я пытался изложить Пете свою теорию труда, называя собственно трудом ритмическую творческую деятельность человека, а работой — подневольную рабскую «повинность». В процессе беседы явилась настоятельная потребность рассмотрения взаимоотношений интеллигенции и народа, культуры и быта. При этом, во-первых, сразу же надо принять во внимание, что культура и «безымянная жизнь» (интеллигенция и народ) нигде, кроме России, не разграничены так резко. И еще надо помнить одну необходимую поправку: возможно, что я говорю уже о прошлом, что после революции из народа вышло такое множество полукультурных людей, а интеллигенция так поубавилась, что резкое разграничение между тем и другим исчезло. Очень возможно, что самое возникновение в памяти такого разграничения вызывается лишь погремушками Пролеткульта, МАПа, ВАПа и т. п., в действительности же наша пролетарская революция разрешает давно разрешенную в Европе и Америке демократизацию каст (крестьянство наше в значительной степени и до сих пор является кастой: фактически земледелец у нас земледелец только потому, что ему нет выхода в другую область занятий).

Еще одно замечание: нынешнее состояние массы крестьянской только внешним образом подобно дореволюционному, только по нищете, пьянству и хулиганству, изнутри она очень подготовлена к движению из своей касты: с оживлением индустрии в нее ринется целая лавина рабочих из крестьян. (Пример подвижности дер. Скорынино, которая перешла на отруба, но, почуяв перемену положения на коллектив, вернулась к общине.)

Сфероидальное состояние. Из всей физики я больше всего через себя понимаю главу о сфероидальном состоянии жидкостей. Правда, есть на свете против тебя, как против жидкости, раскаленное железо — такие странные вещи есть, что свертываешься от них, как вода при встрече с раскаленным железом, шариком, окруженным и защищенным от огня частью себя самого, обращенного в пар. Вспоминаю один случай и объясняю возможность своего существования после него только сфероидальным состоянием себя самого.

Теперь железо остыло, и моя отдельная жизнь, как частица живой воды, нашла свое место и, сливаясь с другими жизнями, спокойно течет общей рекой в океан. Но воспоминание о встрече с раскаленным железом не оставило меня, и хотя кажется, река течет прочно, внутреннюю истинную природу всего живущего я понимаю в сфероидальном состоянии, расплавленной и защищенной оболочкой из газов.

28 Сентября. Звездная ночь была ни теплая, ни холодная, но мы вперед знали, что при восходе солнца будет сильный мороз.

Мы вышли ровно в 3 ч. у. в Серково выслушать осенний ток глухарей.

Час до рассвета самый тяжелый для человека. Представляются таежные охотники, которые не по охоте, а по нужде встают в этот час. За час до петухов человеку вообще ничего «не хочется».

Нас оживил непонятный крик в лесу. Он не повторился, мы не могли разгадать, и думаю, едва ли кто разгадает. Пусть явится в лес ученый-разученый, знающий песенку каждой птички, все равно он не будет знать, как та птичка или тот зверь будут кричать в свой предсмертный миг, когда другой хитрый зверь во время сна в предрассветный час схватит его за ногу или за горло.

Первый свет. Все думают, будто рассветает, белея на востоке, но это неверно: белеет значительно позднее того, как восток стал отделяться от всего неба. Догадываешься о ночных переменах только потому, что ждешь и постоянно сравниваешь небо на востоке со всем небом. Все нет и нет, наконец, заметил, что там отличается, как бы рыжеет: небо на востоке напоминает то небо, которое ночью заметишь в пути и подумаешь: «не в этой ли стороне город». Рыжее электрическое небо, постоянно висящее над городом, происходит от слабости света, потому и на востоке, освещенном самыми отдаленными лучами солнца, рыжеет… Но в природе нет никаких перемен, все еще глухая ночь, тишина. Я приставил к ушным раковинам своим ладони, как делают охотники, расслушивая отдаленную песню глухаря, и услышал трепетание листьев.

— Ты слышишь? — спросил я Петю.

— Где-то осина трепещет, — ответил он.

Но напрасно старались мы разглядеть осину в массе черного бора.

Вдруг пикнула та самая птичка, по которой узнают весной охотники приближение глухариного часа: весной она поет, теперь только один раз пикнула. На востоке рыжая яма переместилась и стала белеть. Трепет осины стал заметен без напряжения слуха, и где-то очень, очень далеко и коротко пробормотал черныш.

Глухари в это утро так и не запели.