Дневники 1928-1929

Нынешним летом я до того увлекся фотографией, что на охоте дело снабжения моей семьи дичью передал Пете, а сам охотился больше с пленочным аппаратом Лейка, схватывая воду, лес, поля, луга, птиц, зверей, не забывая и человеческий труд. Идеалист — Кончура. В альбоме у меня теперь вся журавлиная родина и только нет самих журавлей. Раз я увидел на фоне громадного и сложного облака треугольник журавлей, схватился за аппарат, но он был не заряжен: журавли улетели. С тех пор я искал такого же случая, но летние кучевые облака сменялись осенними, снять журавлей в облаках мне как-то не удалось, и это, право, досадно, и даже в голову не приходит снимать журавлей на земле. Так в альбоме у меня теперь есть все, кроме самих журавлей. Впрочем, я не тужу, когда в моих материалах не хватает героя: пусть интересующиеся моими снимками и рассказами сами догадываются о нем и так открывают единство всех моих материалов на журавлиной родине. Обязательным считаю на карточке лицо героя, если дело идет о свадьбе, тут жених и невеста почему-то необходимы. Но если придется снимать похороны, то я даю совет начинающим фотографам никогда не снимать покойника в гробу, и опять не могу рассказать, в чем тут дело, какой-то внутренний такт подсказывает мне и даже прямо диктует, что вокруг снимать все дозволяется, <5 нрзб.>, но самого покойника в гробу с бумажным розами, с заостренным носом и закрытыми глазами не надо снимать, — это как-то все только для родных хорошо. Я это почувствовал, снимая красные похороны охотника, погибшего на утиной охоте 5-го Сентября в районе Заболотского озера. Мне хочется рассказать об этом действительном событии подробно, отчасти, чтобы найти применение своим фотографиям, и создать фактическое дополнение к своей книге «Журавлиная родина», но, главное, просто хочется, то ли это от одиночества, то ли от природного дарования внезапная гибель на утиной забаве профессора, сложного существа, в нашей пока очень бедной стране <1 нрзб.>, свобода которого поддержит фактом необходимости для сотен тысяч людей работать серпом и молотом — разве такую тему можно литератору без убытка себе самому обойти, закрывши глаза? И потому, когда председатель Шепелевского коллектива охотников красный командир Иван Петрович Елкин взялся для салюта на <1 нрзб.> собрать взвод охотников, я взял свой аппарат и отправился из Шепелева, где мы жили и охотились с Иваном Петровичем, в Заболотье, место гибели профессора Давыдова.

3 Октября. Продолжаются ясные, сухие дни с морозами-утренниками. Болота и речки все пересохли, ни одного нигде не находится вальдшнепа.

В Москве все по-прежнему. Воронский приехал вырезать appendix, говорит, что Горького видел и тот переменился; советует повидаться. Я ему сказал на это: большинство людей умнеет, когда их по затылку ударят, но есть такие, что их и не бьют, а они все понимают.

Среди множества сделанных мной фотографических снимков есть несколько настолько художественных, что я крепко задумался: правда, как редко бывает, каким трудом и опытом дается изображение посредством слова, а тут избрал что-нибудь, сообразил немного, навел, тронул спуск затвора, и картина готова, — кто ее сделал? Многих я спрашивал об этом, показывая свои картинки, большинство отвечали, что все дело во мне самом: это я увидел и навел туда аппарат. Неправда, 75 человек из 100 способны увидеть то же, а в настоящем искусстве хорошо, если на 1000 один видит, там все от себя, тут заранее подготовлено кем-то. Кем же? Отвечаю на это: всеми нами, от первичных элементов природы до Лейца, создателя моего аппарата.

5 Октября. После двух дней дождя, оборвавшего сухую, ясную с легкими утренниками осень, вчера вечером сильно распогодилось, и ночь простояла звездная. Но рано утром не было мороза. Только уже когда солнце поднялось и уже порядочно, вдруг начала трава немного белеть. Вскоре мороз обдался росой, и наступил опять роскошный осенний день.

Мне думалось о далеких краях, где нет нашего человека и, кажется, трудно без него, но тут же вспомнилось свое главное нажитое: что человек есть везде, нужна только способность узнавать его, и она у меня есть. В этом отношении моя жизнь везде одинакова, а если нет человека, я это самое нахожу в природе.

Заключил с Елкиным договор на ремонт дома.

6 Октября. Соловей оказался будто бы бешеным и взят в клетку. Кутерьма.

Явился Лебедев — эскимос. На Соловках и там же на Севере, вообще на каторжных работах, говорят, коммунистов вовсе нет, управляет коллектив ссыльных (круговая порука) и эта власть коллектива, выраженная в избираемых лицах, будто бы чудовищно жестокая.