Есть еще действенные противники большевиков (их очень немного). Они, как будто любя меня, не любят и даже прямо злодействуют против меня. Вероятно, они понимают, что их сила прошлого с лучшей стороны во мне тоже находится в той же самой мере, как и у них, но я как обладатель этого кажусь им ненадежным сосудом и уж если захочу их предать, то предам совершенно. Я их не люблю, потому что это лишь супротивники, а не противники.
Князь говорил, что заграницей к цивилизации привыкаешь в три дня, значит, с этой стороны удовольствие заграницей хватает всего на три дня, а потом мало-помалу начинает казаться, что у нас хорошо. А теперь во время кризиса, когда столько недовольных, все поддерживают стремление выбраться из СССР, даже и жандарм сочувственно глядит на красный паспорт. И только вернулся домой, сразу же тысячи неприятностей, к которым никак не привыкнешь, неожиданностей самого низменного порядка… И все это как будто в наказание за то особенное чувство советского патриотизма, охватившее заграницей под диктовку кризиса и всеобщего неудовольствия.
Сочиняю необыкновенный фельетон «Даурские соболя»
{283}.Андрюша развелся с женой. Лева женился на Андрюше. Оба служат в газетах и получают по 250 р. Нет безработных! И правда, это достижение, понемножку, но все едят.
Все возвращаюсь к «Стар, помещикам» — вот удивительный, почти какой-то научный химический эксперимент: писатель устранил все факторы быта, оставил одну привычку и показал нам, что истинная, прочная, настоящая любовь держится привычкой… Чувствую, что и к сов. власти мы привыкаем, и на этой привычке уже сложился быт…
Оканчиваю «Даурские соболя» и все боюсь, что выйдет очень хорошо, т. е. будет понято, как мое приспособление. Все дело в том, пишу я от самого себя или настроил незаметно себя на удовольствие угодить, что кажется, будто от себя, а на самом деле… Прочитаю друзьям.
Прошло 59–29 = 30 лет. Мне через год 60 лет, и все-таки невесту свою я снова видел во сне. Она мне написала письмо удивленная и пораженная тем, что узнала, будто я все еще ее не разлюбил. Явилась ко мне самая серая барышня, но я без тоски и разочарования всматривался в ее лицо, удовлетворяясь и тем, что кое-как по отдельным черточкам мог представить себе лицо моей Вари. И вот после того говорите, что поэты не родятся, а ими делаются. А еще, сколько на свете существует таких тайных поэтов.
Иногда чувствуешь, будто совесть мучит тебя за что-то, а на самом деле это не совесть, а какая-нибудь нарушенная привычка, вроде как потребность настоящего чаю дает себя знать…
Иногда чувствуешь, будто совесть мучит тебя и тоска грызет, а это не от совести и тоски, а что в баню давно не ходил и белья не менял.
Раньше я писал, понимая читателя как друга, может быть, в далеком будущем и дивился, когда находил современников, до которых доходило мое писание. Теперь современники представляют собой властную организацию цензоров, не пропускающих мое писание к будущему другу.
Литература, вероятно, начнется опять, когда заниматься ею будет совершенно невыгодно…
Надо сделать, чтобы имитация и всякого рода литературная халтура не давали возможности много зарабатывать и жить хорошо с пользованием закрытым распределителем. Нужно поддерживать писателя только после того, как он доказал исключительность своего таланта и свою неустанную заботу о нем.
В нашей семье у меня и у Левы есть нечто от избалованности и каприза, остальные все: мать, Петя, Зоя вполне серьезные люди.
У самого берега моря, от морской воды в нескольких десятков шагов была вода пресная и узким озером тянулась вдоль морского берега. Можно так понять это, — что озеро это отделилось от моря поднятием суши, морская же соленая вода, понятно, мало-помалу сменилась атмосферной пресной. Все это озеро было покрыто так густо водяными растениями, что воды почти не было видно. Когда я подошел ближе к озеру в нескольких десятках шагов от меня — я сразу узнал ее по форме — цапля, но только цвет ее был рыжий, это была бурая цапля.
Не знаю, какое число, первая треть Декабря. Вчера переломилась погода и полетела пороша, стало сильно теплеть.