Дневники 1930-1931

Положим, что в Совнаркоме постановили сделать обязательным для каждого пионера выхаживание и выращивание домашних животных, для комсомольца — выхаживание и выращивание детей в яслях, для коммуниста определено число лет учительской практики. Положим, завтра появится такой декрет. И непременно вслед за этим появится необходимость в новом раскладе на паек многочисленным нянькам людей и животных до тех пор по крайней мере, пока эти животные и люди вырастут и самоокупятся и дадут хозяйств, возможность продолжения этого дела. При настоящей же нехватке необходимых предметов потребления молодежь будет стремиться не к делу, а к захвату пайка, и декрет породит миллионы новой бюрократии. Итак, всякая попытка вывести современный бюрократический коммунизм на волю истинного творчества жизни упирается в недостаток продовольствия, потому что всякое новшество требует средств. И потому всякая актуальность ограничивается производством матер, ценностей.

Таким образом выходит, что ничего хорошего, непосредственно к данному времени пригодного я дать не могу: всякий мой план, самый хороший, как только получает санкцию Госплана, явится населению, как новый нажим…

До вечера хмурилось и брызгало небо, под вечер перед самым закатом явилось солнце, и я снимал его, укрываясь под елью от дождя.

Такая и ночь была.

18 С<ентября>.Все завешено. Терпение мое кончилось. Объявлена демобилизация. Завтра утром выезжаем в Сергиев к своей корове.

На очереди работа:

1) «Очерк» для Федерации.

2) Художник света (Охота с камерой).

3) Охотничий рассказ: Сон глухаря.

Дела: 1) Коронки 2) Очки 3) Ноги 4) Сапоги 5) Увеличение с подготовкой фото-материала для книги «Охота с камерой» ^{147}; этим ушибить Гиз.

Умерла Нюша. (Как хлопала дверца в печи — буря?) Поездка наша отложена до субботы.

Утром ветер, но ходить можно было, и я пошел на охоту. Очень пахнет хорошо листва. Глухарь вылетел из-под ног, но я забыл патроны…

Потом началась буря. Перед самым закатом буря стихла, и такие громады разноцветных туч сложились, расходясь, чтобы дать свет звездам, что я схватил аппарат и принялся снимать их. Сделал массу снимков, потому что вошел в азарт…

Начало книги

«Охота с камерой»

Прочитав прекрасную книгу Арсеньева «В дебрях Уссурийского края», я не раз порывался поехать туда на охоту с камерой, но каждый раз, вспоминая свои дебри Московской области бывшей Владимирской губернии, останавливал свой порыв. Ведь только тигров нет, а лоси, волки, барсуки, лисицы такие же и в наших дебрях. Нет фазанов, зато сколько глухарей! Цветы, конечно, в сравнении с нашими огромные, но зато наши маленькие гораздо сильней пахнут. Певчих птиц у нас, наверно, больше, потому что много очень молодых зарослей, удобных для гнездования. Весной эти заросли так и звенят. Люди там китайцы: ловят крабов, рис у них, собирают грибы, священный корень жень-шень, истребляют оленя для пантов. У нас люди гораздо интересней: кустари. Об анимизме. Дерсу больше — свой анимизм. Вот только, пожалуй, не найти у нас Дерсу. Не все читали книгу Арсеньева, я принужден рассказать немного об этом дикаре, герое всей книги «В дебрях Уссурийского края». Этот дикарь, поев в лесу у костра, оставлял немного пищи воронам, потому что, говорил он, вороны тоже как люди. И даже погода у него тоже как люди: <2 нрзб.>, небо плачет. Когда тигр начинает преследовать его, он в гневе кричит ему: «Какой плохой люди, уходи!» Дерсу — замечательный следопыт и по одному следу какому-нибудь узнает целую историю. Он, преданный до самозабвения, спасая друга, совсем не помнит о себе.

Мне бы очень хотелось иметь такого друга, каким был Дерсу для Арсеньева. И будь у меня Дерсу, книжка моя была бы гораздо интереснее.

— А нельзя ли найти здесь воспоминания охотников, — сказал я себе вслух.

И как только я сказал это вслух, моя Нерль вдруг бросилась вперед.

Вышло это потому, что я держу свою собаку у ноги, чтобы она не умаривалась зря и пускаю только в тех местах, где можно предполагать дичь. Ей не особенно удобно свой собачий шаг соразмерять с человеческим. Она страстно ждет от меня позволения, которое является в звуке: и вот звук раздался и, конечно, она пустилась.

Я взял ее обратно к ноге и стал раздумывать о наших охотниках. Долго я раздумывал и мог сравнить с Дерсу только одного перепелиного охотника, которого любил в детстве, как и Арсеньев своего Дерсу. Грустно мне стало, и вот в этот самый момент Нерль, вероятно, почуяв издали какую-то дичь, понюхала кончики пальцев моей правой руки, и я почувствовал на них холод ее носа. Убедившись через это каким-то неизвестным мне образом, что я в хорошем добром настроении и непременно исполню ее желание, она сделала два-три шага в сторону и заиграла ноздрями…

Бывает, я даже погрожусь за то, что она смела начать охоту сама от себя. Но она, понюхав кончики пальцев, обыкновенно знает, когда я сердит.

— Так вот же мой следопыт, как Дерсу! — сказал я вслух.

И Нерль, услышав мой голос, пустилась очень осторожно в ту сторону, откуда почуяла запах.