Дневники 1930-1931

Жаль, не умел я тогда ему ответить, что положение художника обязывает меня к собиранию мелочей, внимательно-родственному отношению к ним и бережному хранению, что только в переменах света и тьмы на мелких предметах могу знать я о восходе и закате солнца; что я ничего не вижу, если прямо стою против солнца, лишаюсь способности быть художником и потому методически повертываюсь к солнцу задом; что я, имея дело постоянно только с мелочами, привык делать только то универсальное, что явилось мне самому в мелочах; что всех, кто имеет дело непосредственно с универсальным и презирает мелкоту, я подозреваю в трех грехах нашей современности, эти три греха или вернее три кита: утопизм, авантюризм и халтура; полагаю, на этих же трех китах стоит и буржуазная цивилизация, и разнится от нас только размером того или другого кита, у них самый большой кит авантюра, у нас утопия и халтура. Правда, капитал начинается авантюрой, социализм утопией. И что же, через много лет авантюра создаст цивилизацию; почему же утопия не может создать свою?

Итак, деловые американцы — это дети авантюры. (Вся Америка есть ведь европейское предприятие).

Было давно время завоевателей (феодалы), тогда Грабеж (война) была в основе жизни государства, потом Авантюра. В эпоху Грабежа были настоящие войны, потому что грабеж все определял собой. В эпоху Авантюры война всегда нежизненность и наказание, она «выходит» из закулисных посягательств на что-нибудь чужое каждого государства в отдельности. Словом, в феодальном обществе Грабеж использует Авантюру, в буржуазном же, наоборот, Авантюра пользуется лишь грабежом. В социалистическом обществе появляется новая сила — Утопия, которая находится в смертельной борьбе с Авантюрой, и часто ей уступает: часто обыватель, входя в дверь с надписью «Утопия», видит за письменным столом Утопии сидящую Авантюру рядом со своей родной сестрой Халтурой. Меняются места, но ничего в истории не исчезает совсем. Так Грабеж, переживший эпоху своего плена во время господства Авантюры, во время Утопии на первых порах получает полную личную свободу: «грабь награбленное». Трудно пока понять сущность чрезвычайно капризных отношений Утопии и Грабежа: первый медовый месяц их сожительства «грабь награбленное» скоро кончится подчинением грабежа. Утопия говорит: «Ты грабь, но все приноси и сдавай мне». Международная роль Грабежа совершенно отвергается, и Утопия располагает им главным образом, для <1 нрзб.> ограбления и обуздания Авантюры.

Мелочи.

Так я отклонился от анализа «мелкоты». Откуда явилось это чувство ответственности за мелкоту, за слезу ребенка, которую нельзя переступить^{172} и после начать хорошую жизнь? Это ведь христианство, привитое нам отчасти Достоевским, отчасти церковью, но в большей степени и социалистами. Разрыв традиции делает большевизм, и вот именно, когда он захватывает государственную власть. И тогда с особенной ненавистью обрушивается он именно на «мещанство» (христианство + весь социализм с анархизмом), как опирающееся именно на «мелкоту», народ, и т. п. Троцкий удивительным образом сочетал левизну большевизма в программе с «мелкотой» своей натуры, он дошел до полного абсурда и вдруг развалился, как у По, человек, переживший на целое столетие срок своей смерти^{173}.

Трудно теперь оценить это действие большевиков, когда они брали власть, подвиг это, или преступление, но все равно: важно только, что в этом действии было наличие какой-то гениальной невменяемости. И вот именно потому-то и нельзя теперь нам в большевики, что прошло время, и раз тогда мы из-за «мелочей» не стали в ряды (мы с большевиками ведь только в мелочах разошлись), то теперь нельзя из-за утраты самости.

Нас разделяют «мелочи», перешагнуть которые мы не можем без утраты своей самости.

Счастье.

Была иллюзия счастливой жизни, если не будет царя. Тоже иллюзия теперь у тех, кто мечтает о счастье без большевиков.

Счастье на свете одно — это быть самим собой. (Ницше, напр., хочет быть сам собой и не достигает: он самый несчастный). Ленин, вероятно, был не совсем счастлив. Вот, кажется, Сталин счастлив: он сам, со всем своим грузинством. Быть самим собой, значит, и быть победителем. Но ведь есть и сладость и счастье быть жертвой, побеждать страданием. Так или иначе, счастье в победе и своем становлении.

Бывает усталость, которая вызывает ссылку на внешние обстоятельства. Да, бывают несчастные случаи давления внешнего на личность (громом убьет), но никогда не надо персонифицировать судьбу и жаловаться на нее, т. е., опускать руки в борьбе.

2 Ноября. Утром легкий мороз и наконец-то солнечный день. В газетах о съезде <1 нрзб.> пролетарских писателей. Нет, кажется, ничего мне горше, как групповое вовлечение писателей в политику. Собственно говоря, «писателем» тут и не пахнет, но у нас это задевает писателя… Представляю себе возможный ответ, если бы приступили с ножом к горлу, вот он: