Дневники 1930-1931

Если бы наш социализм явился как средство преодоления мирового капиталистического штампа, от которого тоскует душа всех нас, хлебнувших из блюда большого творчества большого синтеза, то можно бы все простить: революция, разрушение… ведь это разрушение каким-то очень сложным путем вызывает внутренне бессознательно-созидательную работу. Часто разрушительные мотивы столь бессмысленны и отвратительны, что возмущаешься всей душой, а когда разрушение совершится, вдруг оказывается, что жалеть-то нечего. Так вот я целый год мучительно переживаю уничтожение колокола Годунова, вот теперь начинаешь передумывать сложившееся представление о Годунове, и как будто мерещится смысл в разрушении колокола, в этой «динамической» смерти самого Годунова. Из «ничего», оставляемого разрушением, создать новый необходимый смысл в пережитом, и вот этот процесс неизбежно приводит к тому, что ищешь выхода из всего факта революции. На этом сходимся мы все — что европейско-американская культура количества (числа) и вместе с тем падение качества вещей, исчезновение надежды на глубокое счастье в творчестве — что все это нам не мило. Но вот мы, желая преодолеть то, догоняем материально Европу, чтобы этим материальным оружием уничтожить фетишизм <1 нрзб.> и денег. Но, догоняя, мы заражаемся этим фетишизмом, отравляемся военщиной, стандартом, теряем из виду исходные пункты революции до полной потери всякого смысла. И когда я говорю, что коллектив должен так же любовно относиться к машине, как ремесленник к своему инструменту, то на меня набрасываются за то, что я посмел взять сравнение из ремесленного мира, окончательно у нас запрещенного. Или когда я говорю против капитализма Америки, все начинают прославлять небоскребы и проч.

Во всех этих глупых возражениях, выходках таится забвение революции и простое стремление к скорейшему мещанскому счастью. Тем наверно все и кончится, если только не возгорится новая мировая война…

10 Мая. Приехал вчера Фадеев с мануфактурой. Рассказывал, как рабочий отвратительного вида и, вероятно, выпивши в трамвае ехал и зачем-то встал со своего места. В это время прилично одетая старуха метнулась, чтобы занять его место, он же, отстранив ее, сел и стал ей говорить, что, мол, довольно посидела, теперь постой, а я, рабочий человек, посижу. «Стой, стой! — не унимался он, — вот я нарочно еще свою остановку проеду, я нарочно буду ехать по всей Москве, а ты стой и стой!»

Удручает в этом рассказе, что всем в вагоне будто бы было очень плохо, «все носы повесили», а никто не встал и не предложил старухе свое место.

Машина и церковь.

На стройке машина и учеба, в тылу великое страдание и церковь. Жизнь так и раньше шла, только теперь погуще…

Нельзя все близко к сердцу принимать — не надо!

Глупо и смешно обижаться на революцию, и это ведь не легко: обижен, а обижаться нельзя. Но, в конце концов, тебе-то после обиды хотя сознание остается, расширяемое все больше и больше в опыте. А тем, кто обижает, ничего не достается, действуют и проходят, совершенно не понимая, что творят.

14 Мая. Мужик ведет от ветеринара корову, сам пьяный, корова еле идет. Ветеринар признал у коровы малокровие, а мужик напился перед вступлением в колхоз: там уж того не будет.

Получается теперь так, что все, кто когда-то словом или делом стоял за революцию, теперь как бы получает возмездие: Ленин был наказан безумием и потом мавзолеем, Троцкий сослан, и так все вплоть до нас. Новая жизнь начнется, вероятно, когда все имущие память о прошлом вымрут, — вот уж воистину «жизнь за царя».

Общее, всенародное состояние духа у нас выражается словами: «работать не хочется, руки отваливаются».

Сегодня Горький приехал, встречают, как царя. В «Правде» поместили этот портрет под Сталина — вот до чего!