Дневники 1930-1931

Было это на Байкале в то время, когда медведи ложатся в берлоги. Жил-был возле Байкала один старик. Он тем жил, что разным охотникам давал приют в своей избушке, и те ему оставляли немного провизии, кто сколько мог. Вот однажды, когда медведь хотел ложиться на зиму, волки напали на него и стали гонять. Спасаясь от волков, медведь ворвался в избушку к старику и дверь за собой лапой закрыл.

Старик слез с печи и видит: медведь в сенях стоит и лапой держит дверь. Глянул в окно, а там волки. Вот он пятится, пятится к стене, где ружье, а сам глаз не спускает с медведя и ласково говорит ему:

— Миша, Миша, погоди!

Медведь же, как пришил дверь лапой, так и замер, стоит. Вот когда старик добрался до ружья, то, конечно, наладил его не на медведя, а на волков, ударил в окно и говорит медведю:

— Миша, Миша, погоди!

Так девять волков убил, а другие все разбежались. Медведь очень хорошо понял, что старик стрелял по волкам, и когда все успокоилось, отпустил лапу и стал отдыхать у старика, как у себя. Старик же ему хлебца подбросил, покормил. Раз от разу привык медведь к старику и стал жить у него в избушке. А на случай, если медведю вздумается уйти, старик надел на него белый ошейник^{251} и просил всех охотников не стрелять его никогда.

Вот еще рассказ.

— Почему ты печален, Хали, что, здоровы ли твои овцы, коровы, лошади?

— Здоровы коровы и овцы, и лошади, — ответил Хали.

— Руки-ноги? Жена здорова ли?

— Вот жена, — печально ответил Хали, — она здорова, а никто не хочет ее любить, значит, она нехорошая, и я печален.

Много интересного рассказывали о якутах, например, что у якутов особенную роль имеет обоняние, мать, например, ребенка своего не целует, а больше нюхает, и также любящие пары не целуются, а нюхаются.

Говорили об особенной болезни якутов «меряки». Эта болезнь состоит в подражании резким движениям. Так старуха-мерячка, когда посетивший ее русский махнул рукой, сама махнула. Тот еще нарочно махнул, и она дальше — больше, он пустился плясать, и старуха вприсядку плясала буквально до упаду, до смерти. Едва не умерла.

Иохер — так называется якутский танец: в середине хоровода один якут поет, а другие, взявшись за руки, делают однообразное па ногами, поднимают пыль. Через пыль видны только белые зубы. И тоже так долго, почти до упаду, во всяком случае, до экстаза.

Рассказчик у якутов в особенном почете, всю ночь рассказывает о богатырях, и всю ночь люди, часто усталые, и не спят, и стараются за ним всячески ухаживать.

Сковородино — Бочкарево.

После чистого восхода явился туман, и, казалось, он должен сегодня нас спасти от жары. Нет! К полудню поезд раскалился, и стало невыносимо. Однообразная редкая выбранная тайга, слабый рельеф и речки не радуют сегодня, как вчера, воды сегодня встречается мало, как будто текущий где-то невидимо огромный Амур все забрал себе. Спасаясь от жары, я долго стоял у окна на сквозняке, с жарким ветром вдыхал в себя сильный запах скипидара, несущийся откуда-то из настоящей девственной тайги. Сегодня признаков человеческой жизни еще меньше заметно в этой пустыне, а в неприкосновенной траве всюду громадные цветы, интересней всех из них были ирисы тёмно-, почти черно-лилового цвета. Я бы сказал, однако, что на всем огромном пространстве в несколько тысяч километров господствует розовый цветок Иван-чай. На телеграфной проволоке, однако, сидели птички мне совсем не известные, очень маленькие. Итак, если всмотришься в мелочи, то, конечно, уже все не так, как у нас: вороны черные, часто видны орлы. Впрочем, поезд идет так скоро, что редко удается заметить особенное. Больше всего меня обрадовала одна речка и через нее веревочка, потяни за нее, и переедешь на другую сторону, а как представишь себя на той стороне идущим по непомятой траве в тайгу за сохатым или козой — хорошо! К вечеру мы пересекли огромную реку Зею.

17 Июля. Мы недалеко от Хабаровска. За ночь переменился на земле тот привычный узор, который на зубцах и рубчиках земного ковра так сросся с нами, что мы не замечаем его, не говорим о нем до тех пор, пока нас не посадят в тюрьму или от чего-нибудь он сам не переменится. Особенно удивили меня какие-то невиданные папоротники и ярко-красные большие гвоздики. Много было всего, а в долинах, защищенных горами со всех сторон, явились вместо пихт, лиственниц и кедра ясени, липы, дубы и другие южные широколиственные деревья, которых из окна вагона было очень трудно узнать.

18 Июля. Владивосток. Всю уссурийскую долину мы проехали ночью, и я проснулся на ст. Евгениевка от удара церковного колокола, привешенного на станции для сигналов отходящих поездов.