Дневники 1930-1931

Мой попутчик, иностр. корресп., ехал по Сибири под впечатлением строительства в Кузнецке и, конечно, он правильно переживал, потребность немецкой газеты увидеть Сибирь не со стороны девственной тайги, ее необыкновенных цветов и зверей, а со стороны нового дела в Сибири: ее индустриализации. Мы ехали день за днем, сутки за сутками, и все было, с <его> точки зрения, одинаково, та же самая выбранная возле дороги тайга, те же самые жалкие и чрезвычайно редкие домишки, на <2 нрзб.> непомятая трава, остающаяся навсегда из года в год со всеми своими цветами, как счастливая возможность жизни коз и лосей, и медведей.

Я этим всем и занимался и очень удивлял своего попутчика. Так мы приехали к туннелю Владивостока, по краям туннеля были цветы на фоне неба.

Когда же остался позади тоннель, я спросил:

— Вы видели цветы?

— О, да, какая встреча!

— Вы теперь понимаете, зачем я занимаюсь, я поднесу их победителю.

Выходя таким образом из рамок привычной бессознательной работы «на счастье», конечно, я приспособляюсь к требованию современности, но переживаю не более того, что переживает зрелый мастер, расставаясь со своей звонкой юностью: зрелый мастер не может, как даровитый юнец, дуть в одну только свою дудочку. Но самое главное, мне уже давно самому хочется отделаться от случайных попутчиков, чтобы мою «природу» не смешивали ни с дачной, ни с мистической, ни с поэтически-девственной, при безнадежности сберечь эту «девственность» от разрушения. По моему убеждению, после разрушения природа явится нам в тысячу раз лучшей и, главное, без того непереносимого противоречия в сопоставлении с человеческой жизнью. Если же не удастся…

Но не надо думать, что я говорю лишь об эстетике слов. Возьмем, к примеру, слова «Вечная мерзлота», как бы осуждавшие на вечное бесплодие сибирские области величиной в несколько европейских государств. Теперь оказывается, что граница вечной мерзлоты по вершинам спускается глубоко в подпочву, если мы почву подвергаем культурной обработке. И разными другими приемами мерзлоту можно загнать в совершенно бесконечную и для построек и для культуры хлеба глубину. Имея это в виду, художник слова не назвал бы мерзлоту вечной, а хотя бы сибирской. И это не просто эстетика.

Земля…

Революция заставила делать опыты, и я <5 нрзб.>

Мысль:

Открыть карты… мой рычаг на «случай»…

Как то…

Сегодня мы едем где-то в краю Амура, один раз показалась Шилка, которая вместе с Аргунью и составляет Амур. Множество малых речек переезжаем и проезжаем. Берега этих огромных быстрых речек представляют собой цепи сопок, покрытых лесом, между сопками часто сверкает ручей. Самый счастливый человек в нашем вагонном обществе бельгийский геолог, старик 80 лет, открывший нам золотоносный Алдан. Он счастлив, потому что в свои 80 лет он ясными глазами может смотреть часами в окно и с большим интересом читать историю земли. Я подошел к нему. Он сказал:

— Смотрите, вон там в этих сопках непременно должно быть золото.

— Как вы можете это знать?

— Очень долго рассказывать, но вот вам доказательство: глядите, там изрытая земля, это шурфы старателей.

В это время подошел Алданский бухгалтер и сразу тоже своими привычными глазами золотоискателя заметил шурфы. Вдруг между сопками мелькнула вода, стремительно несся в горах ручей.

— Вверху моют! — в один голос сказали алданцы.

В одно мелькнувшее мгновенье оба успели рассмотреть, что бегущая вода была мутная, оттого что вверху неизвестный старатель промывал золото.

— Старатель? — спросил я.

— Неизвестно, — ответили алданцы, — возможно, хищник, глушь-то какая!

И правда, очень уж глухо: вся эта прекрасная трава, ковер невиданных нами в России цветов, огненных саранок, оранжевых жарков, желтых маков и лилий не потопчет нога человека, и животные домашние тоже не придут сюда. Только козы где-то пасутся, сохатые.

Во всей Сибири, даже и западной, редкие жилища людей поражают жалким своим видом. А сколько лесу! Один сибирский старожил объяснил мне это явление тем, что огромное большинство сибиряков русских перемешалось с инородцами и восприняло от них пассивное отношение к природе и презрение к внешнему благоустройству. Правда ли это? Во всяком случае, чем дальше на восток, тем лица людей все больше и больше выглядят, становятся монголовидными.

Все говорят, будто инородцы за особенную честь считают, если русский остается с их женщинами. Так около Омска мне рассказывали, будто один русский ночевал у тунгуса и не отказался поспать с женой хозяина. А когда этот тунгус ночевал у этого русского в городе, то, в свою очередь, потребовал жену русского. То же самое рассказывали мне на Байкале о каком-то докторе и председателе буряте: доктор не отказался от жены председателя, а потом в городе у них вышла ссора из-за претензии председателя на жену доктора. Очевидно, это странствующая легенда.