Дневники: 1931–1935

Вечером 17 ноября Вулфы ходили на концерт, а через два дня – в кино; выходные они провели в Родмелле. В понедельник 23 ноября Вулфы устроили званый ужин, а во вторник поужинали в компании и пошли на постановку “Строителя Сольнеса283” в театр “Duchess”. В этот день Леонард отметил, что у Вирджинии разболелась голова, и в течение следующего месяца она соблюдала строгий постельный режим – “жизнь отшельницы без удовольствий и волнений” (см. ВВ-П-IV, № 2478). В середине декабря Вулфы узнали, что Литтон Стрэйчи серьезно болен, и каждый день звонили из Родмелла, куда уехали 22 декабря, чтобы справиться о его здоровье. Они оставались в Монкс-хаусе до 10 января 1932 года.

25 декабря, пятница (утро Рождества).

Сегодня утром Литтон еще жив. Мы думали, что он не переживет эту ночь. Была лунная ночь. Несса позвонила в десять и сказала, что он выпил чай с молоком после инъекции. Когда Несса вчера приехала к ним в Хангефорд284, они все были в отчаянии. Литтон ничего не принимал в течение суток и пребывал в полубессознательном состоянии. Это может быть поворотным моментом, а может и ничего не значить. Мы обедаем у Кейнсов. И вот опять все мои мысли о нем улетучиваются, а чувства крепнут, и я начинаю представлять, что скажу ему при встрече – настолько сильна жажда жизни, триумфа жизни.

Спокойное туманное утро.

После написания последней страницы дневника я не могла продолжать работать без постоянной головной боли и поэтому месяц провалялась в постели; не написала ни строчки; читала «Фауста285», «Конингсби286» и т.д.; видела Клайва, Кристабель, Нессу, миссис Боуэн287, Элис Ричи288; а две недели назад узнала о Литтоне. Он болеет уже месяц. Снова пережила всю гамму чувств; телефонные звонки, визит Анжелики, поездка к Джеймсу [Стрэйчи]; приезд сюда в прошлый вторник; темная аллея и дерево, напомнившее мне Литтона. Вчера были в Брайтоне289. Ветра нет, дымка; голубое небо и белые облака вчера вечером. Перед сном обсуждала с Л. смерть, ее глупость, его чувства, если бы я умерла. Он мог бы отказаться от издательства, но как-то же надо смотреть жизни в лицо. Говорили о старости и ее приближении, о том, как тяжело терять друзей, и о моей неприязни к молодому поколению – я разъяснила свою позицию. И мы стали счастливее.

27 декабря, воскресенье.

Вчера вечером я пошла к мисс Дикси290, чтобы позвонить, – «улучшение продолжается». Я ответила, что крепкая стрэйчевская конституция, похоже, все-таки победила. В течение двух дней Литтону становилось лучше, и теперь, по словам Нессы, он в сознании и ест все, что ему позволено. Вот почему я позволила себе свободно представлять будущее с этим старым змием, с которым можно поболтать, посмеяться, поругаться; я прочту его книгу о Шекспире; съезжу погостить в Хэм-Спрей-хаус; расскажу ему, как мы с Л. рыдали в канун Рождества.

Эта страница дневника – один из способов протестировать работу моих мозгов. В случае успеха я завтра пойду в пристройку, включу свой электрический камин и начну потихоньку работать. Сержусь на Дезмонда за то, он говорит о субъективности сновидений и о «Волнах»291; я отпускала фразочки в адрес его проклятой стабильности – ни любви, ни ненависти, – словом, я в здоровом состоянии. Шучу, конечно. Л. чем-то занят и не заходит. Я брожу по саду. Солнце заливает холмы. Листья растений за окном прозрачны на свету. Голова наполняется идеями. Завтра поедем в Льюис. Свобода вернулась, хотя я все равно продолжу вздрагивать от звонков телефона. Обедали с Кейнсами; они философски относятся к ситуации Литтона. «Он жив?» – спросила Лидия292. Она съела три порции индейки. Мейнард сказал, что последние отношения Литтона были очень натянутыми. Он не был уверен, когда виделся с ним в последний раз. На самом деле он мало изменился; ничего особенно важного. Кейнсы не ездили в Хэм-Спрей-хаус, потому что Лидия не одобряет безнравственность Кэррингтон293. Называет ее собакой на сене, а их отношения – лицемерными.

– Мейнард, а что ты думаешь о бессмертии? – спросила я.