Дневники: 1936–1941

В каждом городе одни и те же вопросы – признак скудоумия человечества. На жаре бензин расходуется быстрее. Обед в Руане на площади у собора. Англичане спрашивают, нет ли у нас соли. Я даю им соль. Бензин на исходе. Жаркое солнце, но эта дорога, напоминающая брайтонскую, пустая, ровная, безлюдная. Буданвиль [?] – 8 км. Гавр – 73 км. Надеюсь, это последнее выступление Мицци здесь. Последняя заправка. Беспокоюсь о Мейнарде до такой степени, что боюсь получать почту или покупать газеты. Ноют старые раны471. Но все же это очень хорошее завершение путешествия. Никаких плохих новостей о Мейнарде в Дьеппе; хороший отель «Rhine»; после ужина какой-то мужчина бегло и толково рассказывал о Южной Африке; о шахтах; об алмазах и их отличии от рубинов; о рыбе; о палтусе и французах, покупающих рыбу в Гримсби; о кулинарии; его жена раньше готовила; теперь он живет в гостинице; биолог; круглолицый, пухлый, энергичный; очень интересно и объективно рассказывает о фактах; любит говорить с постояльцами гостиниц об их работе. Ночной пароход; спокойное море; прибытие в Ньюхейвен; таможенники находят сигары в чьей-то машине; проходят мимо нас; мы завтракали в Бридж-Инн; яйца и бекон; вернулись в Монкс-хаус – уединение и тишина; рады креслам, а интимность и сад с пышной травой и фруктовыми деревьями не идут ни в какое сравнение [c Францией?]. Салли кинулась к Л., бросив Перси. Едем в Лондон на пару дней, а потом вернемся сюда на неделю.

1 июня, вторник.

Монкс-хаус.

Я наконец-то взялась за «Три гинеи»; после пяти дней шлифовки, перепечатывания и в какой-то мере переписывания текста моя бедная старая голова опять гудит, в основном, думаю, потому, что вчера я долго гуляла и не могла уснуть: было очень жарко. В любом случае я должна использовать эту страницу как взлетную полосу – нельзя же бездельничать все три часа; надо расслабиться и последний час посвятить дневнику. Пустая трата времени – это самое худшее для писательства. Что же еще мне делать с последним утренним часом? Опять Данте. Аж сердце замирает от радости при мысли, что я больше никогда не буду писать длинные книги. Отныне только короткие. Длинная пока не забыта окончательно – есть еще отголоски. А я говорила – нет, лондонские дни были слишком напряженными, жаркими и не способствовавшими ведению дневника, – о письме из «Harcourt Brace», в котором мне радостно сообщают, что «Годы» – самый продаваемый роман в Америке? Это подтверждается моим местом во главе рейтинга «New York Herald Tribune»472. Продано 25 000 экземпляров – явно мой рекорд (теперь я мечтаю о «Трех гинеях»)*. Если заработаем, мы подумываем купить «аннуитет»473. Очень хочется не зарабатывать на жизнь писательством. Я сомневаюсь, что когда-нибудь напишу еще один роман – точно нет, если только из-под палки, как это было с романом «Годы». Будь я другим человеком, я бы сказала себе: «Пожалуйста, пиши критику, биографию; придумай новую форму для того и другого; пиши какую-нибудь неформальную прозу, короткие рассказы, например, или стихи». Судьба здесь играет немаловажную роль, ибо, когда я закончу «Три гинеи», а первый вариант, надеюсь, будет готов в августе, я намерена отложить рукопись в сторону и заняться «Роджером». Лучше всего, на мой взгляд, усердно поработать над «Тремя гинеями» в течение июня, а потом начать читать и перечитывать свои заметки о Роджере.

Кстати, меня жестко раскритиковали в «Scrutiny»474, где, по словам Л., пишут, что я сжульничала в романах «Волны» и «Годы»; при этом очень интеллигентно (и сильно) хвалят американца-Фолкнера475 – вот и все. (То есть это все, что мне теперь остается писать о рецензиях; полагаю, умному молодому человеку476 нравится меня унижать – пускай; однако в частном порядке Салли Грейвс [Чилвер] и Стивен Спендер хвалят мой роман, таким образом, подводя итоги, я не знаю, если честно, что и думать, но думать об этом больше не намерена. В «New Republic»477 отвергли «Гиббона», так что я больше не буду посылать статьи в Америку. И вообще не буду писать статей, разве что в ЛПТ, для которого я сейчас собираюсь писать о Конгриве478.)