Дневники: 1936–1941

Письмо от Тома; в нем тоже чувствуется беспокойный эгоизм. Или мне просто кажется?562 Эдди Плэйфэйр563 и Мороны на подходе. Погода испортилась. Прошлой ночью был сильный ливень. Когда мы ехали обратно, мост [в Саутхизе] развели: приближалась баржа. У реки суетились люди в плащах и с палками, словно заговорщики XVII века. В Чарльстоне мы обсуждали Америку. Несса заставила Анжелику читать вслух описание наводнения в книге доктора Хейнса [неизвестный]. Она прочла с выражением. У нее развито незаурядное воображение. Из этого может выйти толк. Потом Анжелика и Квентин. И тогда, и сейчас она [Несса] выглядит старухой. Она попросила К. помочь ей и тем самым напомнила мне отца, который брал Тоби564 за руку. Джулиан имел над ней какую-то странную власть, словно был и сыном, и любовником. Он говорил ей, что никогда не сможет полюбить другую женщину так, как ее. Он походил на мать, но в то же время был энергичным и резким*, а как она нянчилась с ним в детстве! Я имею в виду, что он нуждался в утешении и сочувствии больше, чем другие дети, и был менее приспособлен к жизни в этом мире; в нем была какая-то неуклюжесть, кембриджская неловкость и одновременно врожденная жизнерадостность. И все это потеряно ради десяти минут в машине скорой помощи. Я часто спорю с ним во время прогулок, осуждаю его эгоизм, но в основном чувствую себя подавленной из-за полной неразберихи и бессмысленности. Не могу восторгаться героизмом так же, как Служба медицинской помощи, которая на следующей неделе проведет собрание в память о шести погибших – «отдавших свои жизни», как они это называют565.

* Наверное, я имела в виду отсутствие рассудительности; упрямство и эмоциональность. Эдди Плэйфэйр согласился. Мы бы больше его уважали, если бы он остался в Англии и занимался рутиной.

25 августа, среда.

Вчера была в Лондоне и пишу здесь, потому что не могу заставить себя продолжать «Конгрива». Ожидаю провала. Может, я просто неудачница? Но я не намерена задаваться этим вопросом, ведь очевидно, что нужно действовать. Вчера в Лондоне я виделась с доктором Хартом566 и Арчи Кокраном567 по поводу Джулиана. Он страдал скорее физически, нежели психически; говорили о его ранах, чувствовал ли он их телесно; ничего нового, только то, что он был в сознании, когда его привезли в больницу, и очень хотел объяснить, что дорога опасна; спешил вернуться к своим задачам. Он терял сознание, говорил по-французски, видимо, о военных делах… и умер спустя четыре часа. Зачем я пишу? Ведь это уже не имеет отношения к реальности. А что сейчас реально? Анжелика в желтом платке собирала георгины для выставки цветов; Эдгар568 взял пистолет и застрелил белую собаку Черчилля569; Нессе как будто лучше, то есть она может смеяться и проявляет заинтересованность. Однако реальность этим летом очень поверхностна. В выходные у нас был Эдди Плэйфэйр, Мороны и Хелен; играли в буль и пили чай. Я устала от разговоров, от работы по сокращению двух своих рассказов по ?200: один о США; второй – «Ювелир»; теперь надо заняться «Конгривом». Очень тяжелая работа – урезание и уплотнение. Скоро я начну тосковать по безответственности и свободе художественной прозы.

Наш телескоп привезли на прошлой неделе. Эрудированный Эдди настроил его. Мы видели Юпитер, причем без ожидания в очередях и гипсового слепка Луны. Вчера вечером ехали домой из Чарльстона через туман. Грабитель пойман в Саут-Хейтоне570.

Много вымученных разговоров с Хартом и Кокраном. Кокран – приятный и простой, но довольно напряженный (от природы) практичный рыжеватый молодой человек, излагающий свои мысли четко и любезно. Харт – еврей; невротик; интеллектуал с лоснящимся носом и манерами профессионального хирурга. Конфликт симпатии, трагедии, профессиональных манер и светской вежливости. Довольно необычно. Очень хороший день. А теперь я смогу справиться с «Конгривом»?

29 августа, воскресенье.

Да, я бьюсь над «Конгривом», потому что хочу разделаться со всеми статьями и быть готовой писать «Три гинеи» 1-го числа.