Дневники. 1946-1947

К М.А. Стаховичу у меня была классовая злоба, и я из-за нее не мог к нему подойти. Но Горький говорил о Мише Стаховиче, как о славном парне. Горький, значит, мог преодолеть свою пролетарскую злобу и стоял этим выше меня. И так, вообще, «классовая злоба» - это есть сила зла, которой можно пользоваться в политике, но должно в себе самом преодолеть. Валентин до сих пор питается этой злобой (зеленый герой).

Искусство, как поведение.

Есть такое дело у человека, и его много-много, когда его делаешь, то и в голову не придет поглядеть ночью на звезды, а днем на облака. И если кто-нибудь станет с этим вмешиваться, то ему скажешь так же, как сказал Цезарь на войне одному поэту: - Уйди отсюда, дурак! Так вот человек этот делает и, бывает, неделями, месяцами неба не видит и раздражается, если ему напоминают о какой-то жизни небесной. Мало того! даже и хорошо понимающий небесную жизнь, глядя со стороны на этого занятого человека, находит нравственное оправдание его отвращению к религии, поэзии, искусству.

Революция со всеми своими последствиями (вплоть до необходимости убивать человека) и есть то самое дело, которое несет с собой человеку нравственное оправдание его отвращению к жизни духа, обращенного к небу. Революция, и особенно наша революция, обратившая себя в государственное дело, ищет философию не личного, но 312

общего дела, поэзию, искусство общего дела, и с ними вместе такого неба, которое со своими звездами, и солнцем, и месяцем могло бы спуститься на землю и помочь человеку строить справедливую человеческую жизнь.

Ученые постоянно работают над этим обращением небесной жизни в законы природы, делающие постепенно человека и землю существом всемогущим. Но эта великая работа ученых останавливается на перекрестке путей, ведущих к добру или злу. Искусство, желанное для революции, должно решить эту задачу и вывести человека из раздумья, идти ему по пути добра или зла. Искусство революции должно быть образом поведения.

30 Сентября. Переменная облачность. Третий день сухой. Выправился после депрессии (это иногда бывает) и начинаю думать о своем манифесте «Искусство как поведение».

Ляля сегодня за чаем говорила матери: - Ты, мама, мало понимаешь в наших делах, потому что ты любишь только меня, и меня только как мать. Но есть такое место в человеке, расположенное за пределами материнства. Вот Зина так нам говорила: - Если бы я взяла на себя семью, то я и была бы в семье, и ею была бы поглощена. Но я не обзавелась семьей и смотрю на семейную жизнь так: пусть живут! Дай Бог, чтобы им было хорошо. Я же имею право на личную свободу, чтобы молиться, может быть, и за них.

Так что есть такое место в человеке вне законов семьи, и у Михаила Михайловича есть такое место, и если бы его не было у него, я бы за него не пошла.

Разговор о семье и таком месте вышел у нас от разговора о положении художника в обществе: общество тоже семья, те же принудительно-нравственные законы, а художник занимает такое место, обеспечиваемое талантом и смирением.

Не знаю, как об этом сказать, очень не хочется, совестно даже, но чувствую, что надо сейчас непременно

сказать. Я думаю о том таинственном кукише, который носят в душе своей многие советские граждане, произнося свои речи, и особенно писатели и деятели искусства. Не будь у нас в запасе этого кукиша, давно бы у нас был бы и Белинский, и Лев Толстой, явились бы многие смелые люди, подобные им, идущие к правде прямым честным путем. Я сейчас ясно чувствую время и в связи с этим понимаю настоятельную необходимость вскрыть этот разлад, в результате чего в душе художника между его общественным Надо и личным Хочется заводится кукиш. Я не ошибусь, если скажу, что именно вот этим неловким обнажением таинственного кукиша и обрушил Зощенко на свою голову камни, и этот обвал открыл нашим глазам наличие кукиша у многих, и заставил заглянуть в себя.

И вот бывает же так! При полном отсутствии в душе своей кукиша, при глупейшей неспособности к нему я заметил в себе искуснейшую маскировку под кукиш в том смысле, что вот, мол, и я тоже большой хитрец и не думайте обо мне плохо. Мне случалось произносить речи от совершенно чистого сердца и в совершенной простоте. Когда же я отдельных людей спрашивал о себе, мне отвечали, что понимают меня, как величайшего хитреца. Я дивился этому, а теперь понимаю: я неумно маскировался под кукиш. Вот это неприятное открытие унизило меня в своих глазах и заставило глубоко задуматься.

Я думаю, что разлад таится в самой природе вещей. Вот все мы знаем, что есть у каждого человека дело и его так много! Повседневное дело для семьи, для общества. Мы тоже знаем, что человек, как и рабочая машина, снабжен некоторым люфтом, необходимым для самого дела. Я не об Отдыхе говорю, а о свободе, о личности.

Октябрь