Дневники. 1946-1947

Книга писем Флобера, рисующих положение поэта во время нашествия немцев, - замечательная: понимаешь всю беспомощность служителя слова и думаешь о теократии, милитаризме, бюрократии, о временах жрецов, воинов и т. д., и ясно видишь, что никакая «кратия» не пристает к художникам: они вечные слуги, понимающие себя господами. И такое воображаемое состояние в мирное время более или менее поддерживается, а войны и революции вдруг обнажают тело жизни и срывают с него разноцветные одежды.

У нас теперь почему хвалятся перед всем миром, будто у нас первая литература? Потому что стремятся искренно превратить ее в непосредственное (политическое) орудие

303

жизнетворчества, так же, как барана или плуг, без всяких специфических «приятностей», сопровождающих художества. Эти «приятности» как в творчестве авторов, так и сотворчестве потребителей искусства все относятся к пробуждению самости, являются атмосферой личности. Бараны же и плуг направлены ко благу среднеарифметического из человечества, происходит встреча обуха с острием иглы.

Особенность искусства, однако, в том, что оно содержит в себе силу, как вода, размывающая скалу, как трава, своими зелеными иголками пронизывающая весной все «обухи».

Весь вопрос только в том, откуда берется у политиков этот задор, чтобы сделать искусство своим непосредственным орудием. Не из самой ли прагматической природы социализма, этой старухи, пожелавшей поработить золотую рыбку?

Но если так, то при отказе золотой рыбки служить, откуда же в душе появляется смущение и что оно значит?

Происхождение смущения такое же, как вечное тяготение великих поэтов Пушкина и Лермонтова к презираемой ими аристократической среде. Тут презрение к власти и невозможность без нее обойтись, тут общие корни различных пород, как на привитых яблонях разные сорта, спор о первенстве материи и обнимающей ее форме.

Наш современный спор, породивший «государственный наплевизм» (слово взято у Ленина), сводится к следующему: ЦК требует справедливо от искусства агитации и пропаганды своих идей. Это правильно, это надо. Но неправильно ограничение искусства одной только сферой агитации и пропаганды.

Необходимо признание авторства, то есть служения художника искусству для искусства.

При ограничении же сферы искусства ЦК отнимает себе авторство, как в крепостное время помещик отнимал себе у девушек jus primae nostis (право первой ночи).

304

Тут мы на ножах, а [так] как художники лишены ножей (и не надо их! Боже сохрани!), то приходится верить в тайную жизнь слова (форму), похожую на жизнь ручья под упавшей на него скалой: рано

ли, поздно ли скала будет размыта и ручей придет в океан.

Удивительно только одно, что как это люди, объявившие политику наукой, а науку кладовой человеческого опыта в жизни, повторяют извечные приемы насилия, не учитывая выводов исторической науки. Скорее всего, это происходит во исполнение мудрости народной: «природа науку одолевает», то есть что опыт человеческий, как он ни хорош, ни могуч, не может быть занесен над всей жизнью и обращен против нее, против ее авторства, ради пользы человечества.

Человек есть высший агент природы в своей борьбе за движение, за свой смысл, за Слово (форму) с другими агентами - косности, тьмы, хаоса, но, будучи участником творчества, он не может отделяться от целого (природы) и противопоставлять себя ему: в такой борьбе природа его одолевает.

Нам близко в природе ее авторство или самородность, что гриб, напр., сам растет. Как только чуть-чуть не сам, напр., шампиньон, искусственно выведенный - это уже не природа, или парк вместо леса, или курица вместо птицы. И девственная природа нас манит именно авторством, что в ней все само собой, без человека.

Второе, что это воздействие человека на природу всегда эгоистично, всегда для своего короля, как Версаль для Людовика.

- Есть грибы? - спросил я дочь лесника.

- Волнушки, рыжики, маслята - этого много, - ответила она.

- А белые?

- Есть и белые, только теперь начинает холоднеть и они переходят под елки. Под березками и не ищите, все под елками.

305

- Как же это они переходят, - сказал я, - видали вы когда-нибудь, как грибы ходят?

Девушка оторопела, но вдруг поняла меня и, сделав плутовской вид, ответила с улыбкой:

- Так они же ночью ходят, как я могла видеть.

«Есть в осени первоначальной» хрустальный день. Вот он теперь. Тишина! Не шевелится ни один листик вверху, и только внизу на неслышимом сквозняке трепещет на паутинке сухой листик.

Все впало в хрусталь, все неподвижно, и вдруг там, в стороне между березами, тихо-тихо, неслышно, как тень на стене, показалась Божия Матерь, идущая утешать страждущих людей.

Был когда-то частый березняк, под березками редко так, кое-где росли елки. Теперь березняк кончился, а редкие елки на свободе широко разрослись, так широко, что под ними жизнь располагается целыми государствами: муравейники и грибы во множестве.