Дневники. 1946-1947

Вечером читал Замошкину «Берега». Он был восхищен и заключил: «Не могу, конечно, знать, как примут, но ауспиции** блестящие». Впрочем, прочитав вслух, я сам понял, что у меня вышло, и я сделал то же самое, что хотел, и сделал «по совести» А удастся ли найти резонанс - это второе дело и от меня не зависящее. Я сделаю, что могу: в воскресенье передам рукопись Замошкину, в понед. он передаст Симонову.

В понедельник, отложив попечение о сделанном, покачу на замерзающую дачу.

И еще слышал, будто немцы из американо-английской зоны перебегают на русскую. Объясняют тем, что те офицеры унижают немецких, требуя субординации, так, если победитель идет по тротуару, немец должен идти на панель и т. п. У нас же этого ничего нет, и я ставлю вопрос: добро это или расхлябанность русских, не умеющих сохранять свое достоинство во власти. Но может быть, это и добро разоблачения власти. Во всяком случае немцы тоже формалисты, как англичане, и бегут к русским, потому что тут легче.

19 Октября. Нерешительно тает, но на крышах есть еще белые пятна.

20 Октября. Вечером дождь, к утру легкий морозец, так вот идет себе осень, идет...

«Берега» переписаны, и сегодня сдаем рукопись Замошкину.

21 Октября. С утра, как вчера, легкий морозец, как в марте, и облака с просветами и надеждой на явление лучей солнца.

* «Наши берега» - приписка Вал. Дм.: Мих. Мих. радовался впоследствии, что их не напечатали.

** Ауспиции - здесь: предсказания.

329

Вчера сдал рукопись Замошкину, и он при нас прочел по-редакторски. Сдал рукопись и в полном глубоком смысле слова «почил», т. е. сделав все, что от себя зависело, дальнейшее предоставил делать Богу: теперь уже не мое дело, а Его. И я могу быть спокойным, если моя рукопись даже будет отвергнута: значит, это будет к лучшему, как уже было с повестью «Мирская чаша».

Возражения, с другой стороны, от гордых людей, окаменевших в своем нравственном возмущении, мне не страшны. Конь, на котором они ехали, их растрепал, и на коне их давно уже едет другой. Ахматова, по-видимому, принадлежит к этой партии гордецов. И у Игнатовых, конечно, наследственная гордость. (Илья Ник. Игнатов, умирая, отказался отведать белой муки, своего академич. пайка: не хотел брать ничего от большевиков.) Видите, мои милые люди, есть вера в жизнь и в свое назначение сделать для этой жизни что-то лучшее - такая крепкая вера, что упавший с коня садится на корову и на ней тихонько продолжает свой путь. Вот такое преодоление гордости почетнее и труднее, чем бытие с кукишем в кармане.

Симонов очень умно сделал, что написал статью в защиту Леонова, потому что есть две группы вредных людей: первая - люди с кукишем в кармане типа Зощенко, вторые страхуются своим служением принципам революции и господствуют, вскрывая кукиши. С первой группой людей разделываются «постановлением», с другой должны разделаться те, кто хочет нравственно оправдать это постановление и возвысить его.

Временщики и проходимцы на одной стороне (А.Н. Толстой!) и как назвать тех, кто на другой?

После положительного ответа о «Берегах» еду к Фадееву для устройства чтения в клубе и по делу «Избранного» в «Советском писателе».

22 Октября. Вчера на ночь лил дождь, и утро пришло теплое и хмурое.

330

Решил так, что если будут требовать от меня более решительного осуждения богоискателей и снобов, то отказать им и вообще держать себя «еже писах, писах»*.

Занятие всякого рода художеством, как особенно личное дело, питает трепетное самолюбие, способное с годами и успехами застывать, как лава, в гордости. Думаю, что вот такая гордость и привела Ахматову к столкновению, вернее к тому, что ее так безобразно столкнули.

«Берега» являются подлинным выражением моей личности. Так вот вчера я сказал Тане: - Меня беспокоит «Кащеева цепь», что я там обругал учителей, а учителя на самом деле были хорошие.

- Вот и я тоже думала о своих, - ответила Таня.

- А еще я думаю, - продолжил я, - что, может быть, и правительство наше тоже так: мы его ругаем, а оно хорошее. И еще я думаю, что и Гете был в таком же состоянии души под конец жизни, когда выступил против франц. революции. И что вообще революция проходит и оставляет раздумье, и наша революция, достигнув совсем не того, чего мы хотели, прошла.

Мои очередные дела:

1) Дождаться ответа «Нового мира» и в связи с этим ответом: 2) Выступление в клубе писателей. 3) Выступление в Литературном музее. 4) Свидание с Фадеевым для устройства «Избранного» в клубе писателей. 5) Свидание с Симоновым для устройства в Кино. 6) К Мясникову о 5 томе. 7) Вечер Чагина. 8) Прочитать «Тихий Дон» и «Молодую гвардию».

Из других дел: 1) Воскресить «Жениха». 2) Броситься и написать «Канал». 3) Организовать помощь Леве: дать ему каким-нибудь способом почувствовать необходимость и его внимания к нам. 4) Думать о книге «Искусство как образ поведения».

* «Еже писах, писах» - что написал, то написал.

331