Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Всякая хорошая встреча с «хорошим» человеком не своей национальности, а какой-нибудь другой, «высшей» или «низшей», является преодолением границ презрения или подобострастия, или каких-то еще душевных границ, отвечающих географическим границам, охраняемым штыками.

36

В этих встречах мы как будто уничтожаем границы, лежащие между народами и всегда поднимаемся в своих собственных глазах. Кажется, будто в узенькую калитку вышел за пределы повседневного бытия в родном народе. Но я не вижу иного выхода в такую стихию интернационала, как только через узенькую калитку личности Имярека.

Как только делается обобщение - еврей, немец, русский, - так сейчас же определяются и границы, охраняемые внизу штыками, вверху - презрением или подобострастием.

(Написано по поводу прихода образованной еврейской девочки и прекрасного немца Курелло.)

Та же самая земля, как и у нас, а растет на ней! - Что растет-то, чувствую, спрашивают меня мои родные, живущие отсюда за много тысяч верст. И я стараюсь про себя запомнить, что рассказать после своим, когда я приеду домой. И так каждый неведомый край показывается необычайным...

3 Февраля. Сегодня мы должны возвратить больную домой. Определяется все яснее, что Барютины переселятся к нам. А мы возвращаемся к начальной мечте (довоенной) поехать в Глубокую.

Постоянно встречаемся с вопросом об отношении коммунистов к религии.

Несомненно, что коммунисты, как материалисты, должны отрицать существо Бога: если Бог - тезис, то коммунизм - антитезис. В жизни, однако, существует коммунизм с его атеистическим государством и церковь, имеющая задачу теистического объединения людей. Мало того! церковь молится о государстве, а государство оказывает помощь церкви.

И так оно и должно происходить в жизни: тезис борется с антитезисом, и в этой борьбе рождается нечто новое, синтез, в котором не содержится памяти своего происхождения из тезиса и антитезиса.

37

Так что если представить самого себя сознательным истуканом, то можно стать на точку зрения коммуниста - и прав, на сторону Церкви - тоже. Но мы не истуканы сознания, а личности, и поскольку мы живые личности, мы участвуем в борьбе тезиса и антитезиса. Как личности, мы, во-первых, испытываем эту борьбу в собственной душе...

Погода теплая, тает. С трудом завели машину и к обеду доставили больную домой.

Вечером был Замошкин. Разговор о депутате-доброделателе (идеальном и возможном среди простых людей). Но, вообще, депутаты заняты своей работой и им на добро времени нет.

(Духовное разложение Леонова похоже на последствие цепного процесса атомов.)

Новое о Поликарпове: кончится тем, что уйдет. Искреннее желание правительства - вызвать из народа выдающихся личностей (нет, и нет Горького), но все, кто выдается, тут же и разлагается. Леонова будут гнать в Горькие. Это уже что-то последнее, после, может быть, начнется что-то другое (к лучшему или к худшему).

«Цепной процесс» в Японии (человечество у бездны).

4 Февраля. Тепло, вода.

Характеристика писателя в книжечку «Огонька» «Кладовая солнца».

Михаил Михайлович Пришвин родился в 1873 году вблизи города Ельца Орловской о-и. Учился в елецкой классической гимназии, но закончил среднее образование в г. Тюмени Тобольской о-и. Высшее образование начал в политехническом институте в г. Риге, но за участие в революционном кружке, руководимом известным марксистом В.Д. Ульрихом («Данилыч»), был арестован. Закончил высшее образование в г. Лейпциге (Германия) в университете по агрономии.

Несколько лет служил агрономом (в Богородицких хуторах В.А. Бобринского, в Московском земстве, в Запольской опытной станции близ г. Луги). За время агрономической

38

работы М.М. Пришвин писал в агрономических журналах. Составил несколько книг, из которых более известная «Картофель в полевой и огородной культуре» изд. Девриена.

Около 1905 года М.М. Пришвин навсегда заканчивает свою деятельность агронома и с тех пор занимается исключительно художественной литературой. Весь этот период своей жизни писатель пытался изобразить в автобиографическом романе «Кащеева цепь».

Характерно для М.М. Пришвина, что свою литературную деятельность он начинает участником этнографического сборника Ончукова и Шахматова, издает близкую к народному творчеству книгу «В краю непуганых птиц». Родная земля, родной народ остаются неизменной темой М.М. Пришвина, темой жизни, к которой он подходит как агроном, как этнограф, фольклорист и писатель. Множество написанных Пришвиным охотничьих и детских рассказов несут на себе явный отпечаток приемов народного творчества, хотя он тщательно замаскировывает их происхождение, никогда не пользуясь народными мифами. Все произведения Пришвина являются как бы попыткой удостоверить читателя, что сказки не обязательно связаны с мифами прошлого народного творчества, а что и собственный миф поэта, имеющего дело с современной действительностью, может обогащать нас волшебными сказками.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное