Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Я сказал Спирину (шоферу): – Прошлый год, передавая Ване машину, я сказал: «Подтекает задний мост, и несколько тавотниц не работают, мост откати, а тавотницы замени». Прошел почти год: мост подтекает, и те тавотницы все не работают, значит... это свинство? – Это зависит от ваших с ним отношений. – Мое отношение к нему было как к сыну. – А он к вам? – Он, я думаю, при случае мог бы отдать жизнь за меня, но это ему не помешало в жизни обыкновенной залезть мне в карман. Спирин, бывалый русский человек, сам шофер, очень это понял, улыбнулся и сказал: – Да, понимаю, у нас бывают такие отношения.

8 Июня. Дунино. Теплый пар продожженной, намученной холодами земли даже и в Москве можно было понять. После обеда мы выехали и на полпути, поставив машину к обочине, сели на опушке леса. Все летние птички пели, и все пахло.

Мне было так, будто вся природа спит, как любящая мать, а я проснулся и хожу тихонько, чтобы ее не разбудить. Но она спит сейчас тем самым сном, как спит любящая мать, спит и во сне по-своему все знает про меня: что вот я запер со стуком машину, перепрыгнул через канаву

541


и теперь вот молча сижу, а она встревожена: куда он делся, что с ним. Вот я кашлянул, и она успокоилась: где-то сидит, может быть, кушает, может быть, мечтает. – Спи, спи! – отвечаю я потихоньку, – не беспокойся.

Кукушка далеко отозвалась. И эта кукушка, и зяблики, и цвет земляники, и кукушкины слезки, и все эти травки так знакомы с детства – все, все на свете, все – сон моей матери.

Василий Иванович не-Качалов, кот мой, запертый в машине, глаз не спускает с меня: не он ли это доносит туда, к сердцу матери-природы, что ее маленький Миша проснулся и ходит. А кукушка, и зяблики, и подкрапивники, и все это, что собралось около меня, разве все это не уши, не глаза, не чувства моей спящей матери.

– Матушка моя дорогая! спи, спи! еще больше, еще лучше, тебе так хорошо, ты улыбаешься, начался теплый июнь, травы подымаются, рожь колосится, довольно, довольно всего ты мне дала, спи, отдыхай, а мы позаботимся.

NB. Рассказ об уме животных (коза) нужно сделать, чтобы все другие рассказы о животных (о блохах, о Жульке, о трясогузке, о гусаке) были деталями рассказа о козе для раскрытия ума козы.

Когда хочется сойтись, то кажется: до чего мы похожи! А когда дело к тому идет, чтобы расходиться, то говорят: мы не сошлись характером.

Я думаю, что выступающие теперь довольно уже ясно различия между мной и Лялей относятся не к нам самим, а к полу, который мы с ней представляем: она Женщина, я Мужчина, у нее – забота, у меня – что-то вроде охоты.

Коршун набирал высоту, махая крыльями, как всякая птица, а набрав, стал парить и царствовать там в синеве высоты.

542


Пристрастие к морали и учительству, какое было у Л. Толстого, это было у него формой влечения к власти. Но, может быть, в тайне души все заинтересованы властью, и анархисты, может быть, – самые ярые властолюбцы.

У Кондратьева среди его сада-огорода возвышается необыкновенно прекрасная туя, не дерево, а, может быть, десять их сошлись, и сложилась великолепная пирамида, как одно дерево. – Какое прекрасное дерево! – говорит каждый посетитель. А хозяева при этом молчат. Гость выспрашивает, вдается в историю: кто сажал, когда. Хозяева очень неохотно поддерживают разговор. – В чем дело? – говорит наконец удивленный гость, – вы как будто не рады этому чудесному дереву? – По правде сказать, нет, – отвечают хозяева, – тую сажали давно, для красоты, а теперь посмотрите, сколько она у нас земли отнимает: картошка нужна, не до красоты нам теперь.

Для хозяев это дерево – горе, а для гостей радость. И сколько на свете такой красоты: кому она даром – восторг! а за ней ходить – страда.

9 Июня. Дунино. Третий роскошный день после холодов и того двухдневного дождя. Вода в реке после тех дождей все еще прибывает и мутная: щука не ловится.

Спали с открытым окном. Для утешения Ляли я сказал ей, что теперь нам остается соорудить маленький домик на нашем участке, а дачу продать.

– Так или иначе, – сказал я, – мы скоро останемся вдвоем и упростим жизнь: в Москве оставим для приезда только одну комнату, все продадим и будем в маленьком домике жить на проценты.

– Это мой идеал! – воскликнула она радостно, – а писать ты будешь тогда совсем независимо.

И мы стали вместе мечтать в своем новоотделанном прекрасном доме о том нашем маленьком.

Под утро мне привиделся кошмарный сон, будто собираюсь я из Ельца идти в Хрущеве. Под ногами у меня

543


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное