Дневники. 1946-1947

Оргия у Коненкова: все стараемся проиграть хозяину на вино, а Горский ведет в игре тонкий расчет (образ глупого кулака). Детская наивность и жестокость детская.

Лариса Леонидовна Мутли рассказывала с горечью о своей женской доле: муж ее Андрей Федорович на одном конце сочиняет учебник музыки, на другом конце она чистит картошку. Она ведь тоже преподаватель музыки, она бы тоже могла вести молодых людей вперед, но она женщина, она прибита гвоздями к земле и должна чистить картошку – «вот откуда истерика».

- Но ведь картошку-то вы покупаете на средства, выручаемые за учебники?

– Вот тут-то еще больше, тут-то вся истерика: ему нельзя мешать сочинять, и так я должна сидеть на одном

563

конце стола, молча чистить картошку, молчать и молчать, потому что на другом конце он сочиняет.

На этой же почве у Ефр. Павл. вырастало недоброе чувство ко мне как к сочинителю, к самому моему делу. На той же почве у Ляли бывают минуты холода в отношении моих писаний и некоторая претензия на мое признание ее женского героизма (истерику она признает распущенностью).

Вот пример. Она заметила, что скрещивание колючей проволоки на заборе надо закрепить узелками из проволоки. – Поговори с Ваней, – сказала она. И потом после: – Поговорил? – Да, – ответил я, – он согласился. – Сделает? – Закончит скрещивание и сделает. – Бесплатно? – Думаю, что бесплатно. – Ты поговори с ним, чтобы бесплатно. Через некоторое время: – Ты поговорил? – Я соврал: – Поговорил. – Бесплатно? – Какие это пустяки, наверно, он не возьмет. Разговор замялся в неудовольствии. Вскоре приходит Ваня: – Я кончил. – И узелки сделал? – Нет, об узелках мы не договаривались. Вот тогда и началась истерика, т. е. Ляля вся красная, взволнованная в течение долгого времени жаловалась мужику на жадность мужика и на непонимание интеллигентного труда и т. д. После того она ночью сама с собой каялась, мучилась. Все понятно! Но вот что плохо: я принял истерику всерьез и повел свое раздумье о нашей жизни, о даче, о теще и т. п. Между тем мужчине никогда нельзя всерьез считаться с истерикой, всегда стоять выше. В сущности истерика и есть искушение мужества, есть требование женщины от мужчины силы. Мужчине нужно успокоить ее, в этом все. И конечно, еще и профилактика: не довести до истерики, имея в виду не очень-то и баловать и потакать, и главное, понимать, что есть на свете прекрасные женщины, которые отлично справляются и с семьей, и с профессией, и что, конечно, истерика в существе своем есть лукавая распущенность.

21 Июня. Дунино. Царственное утро после грозы и дождя. В лесной тени нашел последние пышно расцветшие ландыши.

564

Приехал Ваня проститься со мной (получил место шофера на родине). Я сейчас же его простил, дал ему всякие рекомендации и послал на машине за Лялей. Завтра рано он их привезет. Пишет Ляля, что теща слаба. И вот все-таки она ее везет! Причина сложная, и думаю, что Ляля в конце концов делает правильно: верю ей, радуюсь и горжусь в себе тому, что верю...

– Вы почему же сами не поехали за тещей? – спросил Василий Ив. (столяр).

– Слаба она очень, – ответил я, – мало ли что в дороге бывает, в ямку попадешь, встряхнешь, а с ней что-нибудь случится плохое.

– И скажут: нарочно! – заметил Вас. Ив.

Я ничего не мог возразить, потому что теща в народе существо недоброе, а лично Нат. Арк. он никогда не видал и отношений наших не знает.

Раиса дописывала мой портрет одна, без модели. Я подвинул стол под лампу, постелил чистую скатерть, поставил букетик ландышей, принес из других комнат стулья, симметрично расставил. Стало очень хорошо, и гостей своих я мог теперь встречать спокойно. Раиса сделала последний мазок, села к столу и зарыдала.

С ней было почти то же, когда она заканчивала Лялин портрет. Тогда она говорила, что чувствует себя опозоренной, брошенной на проезжей дороге.

Теперь я спросил: – Почему? – Она сквозь рыдания ответила: – Из-за скатерти, что вы стелете, ждете, что вы уютный человек...

Вероятно, она по отцу тоскует, и что ее личная семья не вполне соответствует тому чувству гармонии, какая у нее была когда-то, у единственной дочери, с отцом и матерью... В том и другом случае при конце работы, при последнем мазке является чувство невозвратимой утраты или позора бытия.

Вот как движутся женщины в творчестве.

Обедал у Мартынова Ивана Андреевича. Он честный коммунист, не имеющий в совести своей (отчасти тоже,

565

может быть, и от страха) права открыто высказывать <вымарано: свои сомнения> Но само его симпатичное внимание при выслушивании сомнений моих в области литературы показывает, что сомнения в нем существуют. Я их хорошо понимаю, этих коммунистов, привлеченных к литературной работе: они в литературе как телята, привязанные на колах экономики («usher liegt schone grime Weide»* – вспомнилось из «Фауста»).

Мартынов спросил меня, кого из писателей я теперь считаю ведущим...