Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Тоже похожа эта подмена причины следствием в движении Земли вокруг Солнца: не Солнце вокруг Земли, а Земля, шар. Но самому человеку, в его сердечном и существенном обиходе, земля остается плоскостью и солнце «всходит и заходит». Итак, знание законов движения планеты не исчерпывает всего факта бытия человека. Так точно и знание закона «экономического базиса» (хлеба) не исчерпывает и не заменяет нам самой «надстройки» и, главное, вовсе не дает нам в руки ключа к управлению человеческой этикой, как не дает ее открытие атомной энергии: знание это не дает нам уверенности в том, что пойдет эта новая сила в сторону добра или зла.

22 Июня. (Кажется, что в этот день солнце повертывает на зиму.)

День «божественный». Ваня привез тещу с Лялей и Катериной Николаевной. Нашу радостную встречу (7 лет борьбы за счастье!) начинает поглощать умирание тещи, и от этого очень тяжело. Но не надо смотреть туда, в сторону умирания, надо создавать, надо

Эти дни мысль моя не покидает Сталина: он, конечно, тем гениальный и единственный, что совершенно скрыл лицо свое человеческое в делах общества: для нас всех Сталин – не человек, а какая-то центральная сила нашего времени. Он и Ленин-то к этому шел (как, может быть, и вся наша довоенная революция, а может быть, история вся), но Сталин все собой завершил и, как грузин, в своем усердии идейном, воздвиг на пьедестал безликое имя в мраморной шинели.

Небо безоблачное, травы достигли всей высоты, дошли до своего предела и все зацвели. Кипит жизнь пчел, 

569


шмелей. Шиповник цветет. Но я, все зная, не смотрю на меру. Я царь природы и делаю больше, чем все они.

23 Июня. Какие дни! Вот бы сюда Троицу. И все еще кукушка кукует.

Горе мое, горе мое, Ляля больна. Стала такая нервная, глаза в темных кругах. Восьмой год все мечтаю убежать от умирающей тещи. И куда ни побегу – теща за мной. Но все-таки я не оставляю мечты освободить когда-нибудь Лялю от тещи. <3ачеркнуто: Но если расстроится Ляля, то даже и мечта не придет от нее убежать. Тогда останется только самому стать на путь умирающего. Тяжело думать об этом, скорей писать «Царя»!>

Весь день перечитывал «Царя» и напитался радостью, чувствую, что сделаю «Царь природы» – это выражение ее движения к единству, это ствол и держава, это кто душу свою отдаст за други своя, это личность человека, растворенная в деле собирания всей природы и всего человека в единство. (Вспомнить последовательно в своей удивительной внешней скромности деятелей нашей революции начиная от декабристов и кончая Сталиным, о котором как личности никто ничего не знает.)

Надо Сутулова изобразить как Сталина и Сталина понимать как предел ухода личности в дело (общество). В конце через портрет на воде намек на Сталина и в самом конце через появление Зуйка, ребенка-наследника, намек на разрешение русской революции: является радостный дух, рожденное дитя, завершающее радостно муки родов.

24 Июня. Проходят дни, в которых содержания больше, чем могут вместить наши человеческие сосуды, а потребительское, дачное отношение к природе неприемлемо. (Перцов ходит в сиянии – а какая страшная рожа! – и восклицает: какая природа, какой край! и т. п.)

Был лесничий Антонов и напомнил о необходимых хлопотах по закреплению участка.

570


Ляля хворает почками и все дергается: то косить траву возьмется – и скондрится, то вдруг заленится сходить за молоком.

25 Июня. Встречал на лавочке зарю наступающего дня, и «равнодушная» природа охватывала наш человеческий мир. Это не равнодушие, а большая жизнь, большой великий путь, предоставленный и муравью: иди этим путем, и ты, муравей, станешь тем же самым царем природы, каким показал себя человек.

Долго смотрел я туда, и душа моя, расширяясь, восходила, как на гору, и внизу открывался человеческий муравейник, жизнь людей «промеж себя». Это не равнодушие, а большой широкий путь человека.

И вот это «большое» мне и нужно изобразить в последнем плавании Зуйка на плавине со зверями. Канал показать как разрешение борьбы между «Надо» и «Хочется» на большом пути всего человека.

NB. Моя молитва ежедневная будет о том, чтобы на этом пути моем (работа моя) я преодолел то жалкое мелкое чувство, исходящее от неумирающей тещи.

Что делать, если Ляля не хочет помогать мне или не может: все мы с какой-нибудь стороны ограничены. И может быть, сама Ляля потому и не помогает мне, что верит в меня: Михаил выбьется сам.

Мартынов, коммунист, электромонтер, достиг положения научного сотрудника в музее Горького, и уже, конечно, у него, как и у Калинина, и у всех таких людей, танцующая балерина есть категория нравственная и к ней надо относиться с благоговением.

Первые ягоды земляники.

Какая-то птичка, бывает, откуда-то со стороны явится перед окном, подержится в воздухе трепетанием крыльев на одном месте против окна, как будто только за тем, чтобы заглянуть в комнату и улететь.

571


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное