Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Надо еще вспомнить, как сурово все эти 30 лет революции пресекалось всякое личное выступление, как поощрялось выступление от лица коллектива, Стаханов, Островский и подобные – сплошной Максим Максимыч, капитан Тушин, толстовский Кутузов. И все революционеры (Савинков резко выскакивает из этой цепи, как авантюрист), народовольцы, народники, марксисты выступают с жертвой своей личностью в пользу копилки власти.

27 Июня. Продолжается жара. Днем подходили тучи с громом и разошлись. Природа показывается... Так много всего сейчас стало на лугах, на воде, на коре старого дерева, так это больше всего, что можешь увидеть, глядя в упор, что в общем только чувствуешь – хорошо! а... вот когда книжку читает человек или сам сочиняет книжку

574


и вдруг выглянет из себя, он может застать, захватить врасплох... Вот коршун взмыл и парит над лугом, а над письменным столом паучинки спустились и, пользуясь легким сквозняком, парят над моим письменным столом. (Тема.)

28 Июня. Начинает хотеться дождя.

Визит Фриды и разговор о климаксе директора, мужчины в 48 лет, что он больной, до того нервный, что боится часто выходить к людям, приходится управлять людьми из-за угла. Притом же он еврей, и так вот выросла эта угрюмая, надменная фигура, похожая на дьявола, взятого рабочими в плен. И только я сказал Вас. Ив-чу, что он «больной», тот сразу же начал крыть его и выкладывать по пальцам преимущества его жизни перед нами всеми. Вас. Ив., многосемейный, какой-то неутихающий червь труда, ненавидит директора не за то, что он директор, а что чужой трудовому человеку и живет не для дела, а для себя. С этим прицелом на ведущих людей, взявших на себя «Надо» и живущих для своего «Хочется» (для себя), и выступает русский коммунист против всего мира. Варварская сила, очищающая мир от клопов, убивает и те невидимые существа, без которых невозможно устроить хорошую жизнь.

Вчера Ляля при Раисе вспомнила, что Магницкий говорил о культуре администраторов нетрудовых: администратор не должен работать. Раиса обрадовалась: - Чудно, чудно! – Я вспомнил, как мать моя, сама работая с утра до ночи, стыдилась чай пить на виду у рабочих и нас, детей, учила такому стыду. – Неверно! – сказала Раиса, – надо было учить не стыдиться.

Раиса родилась в университете, и ей дороги не преимущества богатых, а неприкосновенность идей.

Таким образом, у нас и во всем мире теперь борются не два класса, капиталистов и рабочих, а и третий класс, промежуточный, класс людей, оберегающих свободу идейного творчества.

575


Итак, значит, такому писателю и человеку, как мне, требуется провести личную линию в неприкосновенности от нападений, упреков, подкупов и ударов с той и другой стороны.

В лесу. У хороших коммунистов из рабочих (вроде Калинина) есть своя классовая притупинка, подобная притупинке аристократов и вообще всякой «породе».

Если сделать рукой козырек от солнца и смотреть на лесную полянку, то нити паука бывают от солнца радужными, а колечки паутинной сети, подвешенные над поляной, колышутся с перемещением радужного сектора.

Пришло время голубых колокольчиков.

Чудо происходит из личной веры, и его происхождение должно быть окружено такой же совестливой тайной, , как и все наши лично-интимные отношения. Но если чудо явилось как факт, то на него, как мухи по запаху, летят все и потребляют, не задумываясь о его происхождении, как будто само собой понятно, что Бог до ветру ходит чудесами и надо спешить за Ним подбирать. Таким чудом является вся природа нерукотворная и то, что создает человек: его мосты, города, каналы, книги, картины, музыка. Так на свете творятся чудеса, неустанно мы их порождаем и неустанно их потребляем.

Надо оставить дома заботы, исполниться внутренним желанием радости, не торопясь идти, размышляя, внимать. Тогда все отвечает твоему вниманию, какой-то голубой колокольчик кивает, какая-то моховая подушка под сосной приглашает присесть, и белка, заигрывая, пустит сверху прямо в тебя еловую шишку.

Нужно смотреть в природу внимательно и мыслить по-человечески. И вот когда в мыслях заблудишься, тебе в поправку, в помощь показываются чудесные существа и,

576


улыбаясь, сверкая росой и красками, радуясь, возвращают тебя на верный путь.

Я этому верю, я это знаю наверно, что так бывает, и потому позволяю себе думать о всем, что только захочется, и даже о всем недозволенном. Я мыслю, как мне только Хочется, уверенный в том, что природа поправит меня и покажет, как Надо мыслить всему человеку.

Есть такие травки – метелочки, их как увидишь, так сама рука, приученная к этому в детстве, сдергивает метелочку с загадом: курочка выйдет или петушок? Совсем маленький мальчик удивляется, а тот, кто постарше, кто учит и лукавит уже, тот знает секрет: если, сдергивая метелочку, прищипнуть кончик, выйдет хвостик – и это петушок, а если сдернуть до конца – курочка.

Композитор слышит какие-то звуки, расстанавливает их в порядке на бумаге, обозначая крючками, и с трепетом передает исполнителю. И вот эту музыку мы слышим, с волнением узнавая в своей собственной душе друга своего, композитора.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное