Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Итак, надо быть определенно твердым и помнить, что не теща сама по себе тяжела мне (теперь она меня совсем не касается), а тяжело переносить разрушение Ляли. Я должен ее отвлекать. Так поговорил с женщинами по душам. - С вами легко, - сказали они, -будто вы тоже женщина. - Конечно, - ответил я, - ведь я тоже рожаю.

Чудом можно считать материальное воплощение наших чаяний душевных, по общему мнению, невозможных (таково зачатие бессеменное). А сейчас, в наше крепостное время свобода делать что хочется - кажется чудом. И те, кто это может делать, являются тайными вождями народа. То, что я могу писать свои сказки, - есть чудо. Все, что затрудняет мою работу, - необходимо, так как иначе не было бы и чуда. И вот только дал бы Бог с этим чудом в душе умереть, а не сдать его в руки смерти. (В этом чуде, в этом рождении личности и будет победа Зуйка.)

Вчера ехал со мной в вагоне лесник Доронин, который в дилемме большой дом или маленький открыл третью возможность: купить дом тети Кати с обязательством ее саму взять навсегда (докормить и похоронить).

Метель в поле страшная, наст, однако в лесу от собаки не проваливается. Сквозь метель Жулька увидела летящую

105

птичку и со всех ног во все легкие бросилась за ней по насту. Она догнала, схватила, но это не птичка была, а старый желтый сухой дубовый лист. Но ничего! вот другой летит - и она уже не бежит за ним. Так и мы тоже за мечтой своей, за птичкой, а потом научаемся тоже мечтой своей управлять и свою птичку не смешивать с каким-нибудь листиком.

Как все затихает, когда удаляешься в лес, и вот, наконец, солнце на защищенной от ветра полянке посылает лучи, размягчая снег. А вокруг березки полосатые и каштановые, и сквозь них новое чисто бирюзовое небо, и по небу голубому проносятся белые прозрачные облачка, одно за другим, будто кто-то курит, стараясь пускать дым колечками, и у него колечки все не удаются.

3 Апреля. Утро началось глухой метелью. Но если ветер переменится (весну задерживает сев. ветер), это к добру.

За своих врагов молиться не всякому можно, и я не знаю таких молитв. Но как же оставаться без такой молитвы, если сказано: люби врагов своих? Так вот и молюсь я за врагов своих, как за друзей, только далеких, которые делают нам добро через неприятное, которые вообще не знают, что творят.

Сегодня жду возвращения Ляли из Москвы: помолиться наверно захочется ей и задержится, но встречать пойду. И сам я через Лялю чувствую некоторую неловкость в отдалении себя. Вообще Ляля для меня есть «живая церковь».

Вычитал в «Британском союзнике», что по нашему примеру там тоже стали выпускать дешевые книги громадными тиражами. Среди этих книг Б. Шоу: «Спутник интеллигентной женщины по социализму и капитализму, советизму и фашизму». Значит, англичане стали большевизм называть «советизмом».

Весь день была та же борьба в природе, то снежная метель, то солнце, и такая метель, что даже лесные дорожки

106

на полянках перемело. Вечером стало стихать и заря была спокойная, бледно-розовая, непрерывная в нижнем кругу и поверх голубыми обрывками и стрелками.

Приехала Л. из Москвы измученная, расстроенная тысячами дел, которые так любят на нее наваливаться. Дачу продадут нам за 60 тыс. плюс сюда ремонт, всего 100. Но главное не в этом...

Друг мой, кто бы ты ни был, далекий или близкий, и ты сам неведомый, живущий в глубине моей собственной души, призываю вас всех помочь мне, дайте мне совет. У меня есть два личных желания, необходимых, как мне кажется, для воплощения творчества, первое - своя непроницаемая для звуков хозяйственной жизни комната с ключом и друг мой Ляля, но целиком, без забот о больной матери. И возможность в любое время жить и работать в природе. Кажется, что для этого надо купить дачу, посадить к теще надежного человека - и все.

Помнить, какую бы выгоду не представляла дача - пусть 500 тыс. за 100, она свяжет меня по рукам и ногам, принесет невозможную суету, и после всего окажется, что речка эта мелка, в лесах мало дичи, что вот там-то где-то куда лучше...

Михаил! послушай наш совет: будь только посетителем и не вяжись ты ни с каким имуществом. Впрочем, посоветуйся с какой-нибудь чужой умной женщиной, вроде Донатовны, а потом откройся Ляле. И так-то она обрадуется!

4 Апреля. Ветер стал повертываться к западу, но небо прежнее с утра и снегопад. В обед стало яснеть, теплеть, снег мякнуть и вечер образовался теплый апрельский «с глазком» (солнце через кусты).

Алекс. Ром. Романов, пчеловод, предложил мне бросить попытки купить дачу, а к его домику пристроить трехстенку и заняться с ним пчелами.

- Жена моя, молодая женщина, ей 42 года, будет ухаживать за вами.

107

- Сорок два! - сказал я, - а вам?

- Шестьдесят семь.

- Как же так вышло? - А так вышло: старая жена подавилась косточкой и померла. Необходима хозяйка, я ее и взял.

Все стало понятно. А когда пришла Ляля, разговор возобновился о том, что жена у него молодая, что живут они с ней прекрасно. До того, говорит, ладная женщина, что когда старая жена приезжает - эта с ней обходится хорошо.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное