Дневники

Анастасия Чеботаревская — маленькая женщина с огромным честолюбием. Когда она сошлась с Сологубом, она стала внушать ему, что он гениальный поэт и что Горький ему в подметки не годится. Началось соревнование с Горьким. Она стала издавать (крошечный) журнальчик — специально для возвеличения Сологуба и посрамления Горького. С Васильевского острова молодожены переехали на Разъезжую. Здесь Чеботаревская создала салон, украсила комнаты с претенциозною пышностью. Помню какие-то несуразные вышивки, развешанные по стенам. Чтобы жить на широкую ногу, Сологуб превратился в графомана-халтурщика. Количество своей литературной продукции он увеличил раз в десять. Чуть ли не во все газеты и журналы он рассылал свои скороспелые рассказы и стихи. Порою доходил до плагиата. Его талант стал проявляться в его произведениях все реже. В салоне бывали Блок, Судейкин, Судейкина, Кузмин, Тэффи, Ал. Толстой, Ал. Бенуа и др. — Сологуб встречал их гораздо приветливее, чем это было на Васильевском, — и вообще стал куда говорливее, чаще улыбался, открыто радуясь, что у него есть подруга. На всех вернисажах, премьерах, литературных сборищах он являлся вместе с Анастасией Николаевной — иногда даже взявшись за руки. В его лице появилось что-то наивное. Через несколько лет они оба переехали на Петроградскую сторону — и вдруг обнаружилась ужасная вещь: Анастасия Николаевна влюбилась в NN и совершенно охладела к Сологубу. В доме начался ад. Любовь Анастасии Николаевны была без взаимности. Несчастная находила острую отраду — приходить к знакомым и говорить им о своей безнадежной любви. Наконец не выдержала, выбежала из дому и тут же в двух шагах от квартиры бросилась в реку — утонула. У меня в «Чу- коккале» есть вырезка из газеты — объявление Сологуба об ее самоубийстве.

*

Я только что сказал, что Сологуб одно время стал опускаться до плагиата. Критики Редько в «Русском Богатстве» напечатали статью, где указали на его литературные хищения. Оказалось, что

1968 он позаимствовал для своей повести чуть ли не це

лую главу из какого-то французского романа. Вскоре после этого я встретил Сологуба у Замятиных. Он, по обыкновению, игриво подрыгивал ножкой (в туфельке с бантиком).

Видали, — спросил он у меня, — как в «Русском Богатстве» осрамились ваши друзья Редьки?

Осрамились?!

Еще бы! Уличили меня в том, что я похитил четыре страницы у бульварного французского писателя… А того не заметили, что следующие четыре страницы я списал у Шарлотты Бронте. Не позор ли: знают назубок вульгарного писаку и не имеют понятия о классическом авторе.

*

О Чеботаревской он не вспоминал никогда.

*

Когда я и Ал. Ник. Тихонов устроили с помощью Горького «Дом Искусства», мы пригласили Сологуба на собрание учредителей. Он ответил мне решительным отказом, заявив о своем принципиальном нежелании работать с Советской властью.

Лучше всего он изображен Фединым в книге «Горький среди нас». Там чудесно передан его голос.

Я был у него за год до его кончины. Он выдвинул ящик письменного стола и показал перевязанные ленточками пачки переписанных на папиросной бумаге стихов (машинопись) и сказал:

У меня заре-ги-стри-ровано 217 любовных стихотворений, у меня зарегистрировано 114 философских стихотворений, у меня зарегистрировано 12 юмористических стихотворений…

Что стало с этими зарегистрированными стихами, не знаю.

*

Кропоткина я первый раз увидел в читальном зале Британского музея. Он был невысокого роста, с широкой грудью, со спокойными глазами. Чувствовалась военная выправка. Все кругом называли его Prince Kropotkin1. В читальном зале были тогда такие дощечки на ножках, вроде высокого столика. Утомленные читатели отдыхали у таких столиков. В то время я видел там одного из братьев Гранат (готовивших свой знаменитый словарь), Семена Венгерова (готовившего издание Шекспира и 1968

Байрона), видел Милюкова и Лазурского, — все устало становились у столика — через 2—3 минуты возвращались к прерванным трудам. Не то князь Кропоткин: он стоял статуарно, как памятник, немного позируя, позволяя человечеству глядеть на него с восхищением. Я не познакомился с ним, хотя у нас было много общих знакомых — Зинаида Венгерова, Дионео (Шкловский).

Он был импозантен и респектабелен. При этом панически боялся шпионов. Отказался беседовать с Вл. Ф. Лазурским — смиренным приват-доцентом, бывшим учителем детей Льва Толстого, командированным в Лондон писать диссертацию о Стиле и Адиссоне.

Это несомненный петербургский агент, — говорил он Дио- нео про Лазурского.

*

В 1917 или 18 году А. Ф. Кони был арестован Чекой. Грозный юноша-следователь спросил его с гневом:

Вот вы сразу работали и как член Государственного Совета, и как Почетный академик? Совместительство. Разве так можно?

Для вас, молодой человек, это никак невозможно, — ответил Кони. — А для меня возможно. (Рассказ самого А. Ф. Кони.)

*