Дневники

16 октября. Слабость как у малого ребенка, — хотел я сказать, но вспомнил о Митяе Чуковском и взял свои слова обратно. Ми- тяй, которому сейчас 10 месяцев, — феноменальный силач, сложен, как боксер. В январе 2000 года ему пойдет 32-й год. В 2049 году он начнет писать мемуары:

«Своего прадеда, небезызвестного в свое время писателя, я не помню. Говорят, это был человек легкомысленный, вздорный».

Я уже на три четверти — мертвый. Завидую Фету, который мог сказать о себе: полуразрушенный, полужилец могилы.

18 октября. Суббота. Вот какие книги, оказывается, я написал:

Некрасов (1930 изд. Федерации)

Книга об Ал. Блоке (1924)

Современники

Живой как жизнь

Высокое искусство

От двух до пяти

Чехов

Люди и книги 60-х годов и другие очерки (Толстой и Дружинин. — Слепцов. Тайнопись «Трудного времени» и т. д.)

Мастерство Некрасова

Статьи, входящие в VI том моего Собр. соч.

Статьи, входящие (условно) в VII том

Репин

Мой Уитмен

Серебряный герб

Солнечная.

Авторские права на все эти книги я завещаю дочери моей Л. К. и внучке моей Елене Цезаревне Чуковским.

Кроме того, Елене Цезаревне Чуковской я вверяю судьбу своего архива, своих дневников и Чукоккалы.

Первый день обошелся без рвоты.

Появилось нечто вроде аппетита.

Утро 19-ое октября. Ем зернышки граната, привезенного Люшей.

Конец «12 стульев», присочиненный по указке 1969

цензуры, очень плох.

Начало «Золотого теленка» тоже.

[Вклеено письмо. — Е. Ч.]

Дорогая Лида. Я не просто не могу стоять на ногах, а я просто перестаю существовать, чуть сделаю попытку приподняться. Желудок у меня также отравлен, как и почки, почки — как печень. Две недели тому назад я вдруг потерял способность писать, на следующий день — читать, потом — есть. Самое слово еда вызывает во мне тошноту.

Нужно ли говорить, что все права собственности на мой архив, на мои книги «Живой как жизнь», «Чехов», «Высокое искусство», «Мой Уитмен», «Современники», «От двух до пяти», «Репин» «Мастерство Некрасова», «Чукоккала», «Люди и книги», «Некрасов» (1930), «Книга об Александре Блоке», я предоставляю Тебе и Люше. Вам же гонорар за Муху Цокот [не дописано. — Е. Ч.].

20 октября.

Книги, пересказанные мною: «Мюнхаузен», «Робинзон Крузо», «Маленький оборвыш», «Доктор Айболит».

Книги, переведенные мною: Уичерли «Прямодушный», Марк Твен «Том Сойер»; первая часть «Принца и нищего», «Рикки-Тик- ки-Тави» Киплинга. Детские английские песенки.

Сказки мои: «Топтыгин и Лиса», «Топтыгин и луна», «Слава Айболиту», «Айболит», «Телефон», «Тараканище», «Мойдодыр», «Муха Цокотуха», «Крокодил», «Чудо-дерево», «Краденое солнце», «Бибигон».

С приложением всех моих загадок и песенок —

Все это я завещаю и отдаю в полное распоряжение моей дочери Лидии Корнеевне и внучке Елене Цезаревне Чуковским.

Как это оформить, не знаю.

21 октября. День Марии Борисовны.

Вчера пришел VI том Собрания моих сочинений — его прислала мне Софья Краснова с очень милым письмом, а у меня нет ни возможности, ни охоты взглянуть на это долгожданное исчадие цензурного произвола.

Вчера был Володя Глоцер.

1969 Пью боржом с вишневым и удивляюсь: до чего

ложны и субъективны наши вкусы. Оказывается, вишня не имеет того поэтического [недописано. — Е. Ч.]

24 октября. Ужасная ночь.

л.—» .ГГ^‘ЙШН

2 .

Последняя страница дневника. 24 октября 1969 г.

Последний том дневников Чуковского охватывает более тридцати лет. Записи делались в разные эпохи, из которых каждая была трудна по-своему.

Сохранилась только одна дневниковая запись за весь 1938 год.

В военные годы дневник велся также очень нерегулярно и невелик по объему.

В 1944 году началась новая волна травли сказок Чуковского и его вытеснение из детской литературы, которое продолжалось до 1953 года, до смерти Сталина.

В 1949 году тяжело заболела Мария Борисовна, у нее случился удар. Сам К. И. тоже много болеет. В дневнике появляется множество сообщений о болезнях, врачебных советах, школьных занятиях внука Жени и проч.

В эти и последующие годы меняется самый стиль дневника. Автор начинает задумываться об адресате. Привожу его мысли по этому поводу:

«1 апреля 55. Ну вот, Корней, тебе и 73 года! До сих пор я писал дневник для себя, то есть для того неведомого мне Корнея Чуковского, каким я буду в более поздние годы. Теперь более поздних лет для меня уже нет. Для кого же я пишу это? Для потомства? Если бы я писал его для потомства, я писал бы иначе, наряднее, писал бы о другом и не ставил бы порою двух слов вместо 25 или 30, — как поступил бы, если бы не мнил именно себя единственным будущим читателем этих заметок. Выходит, что писать дневник уже незачем, ибо всякий, кто знает, что такое могила, не думает о дневниках для потомства.

23 июня 1956. Я окончательно понял, что писал эти заметки в никуда, что они, так сказать, заключительные — и потому торжественно прекращаю их. Но так как я еще не умер, меня интересует практически, кто когда был у меня (ибо я забываю о всяком, чуть только он уйдет от меня), и потому превращаю дневник в книгу о посетителях и практических делах.