Дневники

Генерал Рокоссовский приехал в часть. Его сопровождало 16 машин. Уехали. Промчались 200 километров, вдруг генерал спрашивает у адъютанта: «А где самовар?» Тот сконфузился. Забыли. «Повернуть». Все 16 машин повернули. Взяли самовар. Обратно.

Студенты производят раскопки. Подходит старик, ему объясняют что такое исторические изыскания. Старик спросил: «А кто такой Иван Сусанин?» Ему объяснили. Старик и говорит: — «Это верно, теперь только обнаружилось, что в старину много людей было за советскую власть». И никакой иронии!

23. [III]. Вторник.

Отчаянная телеграмма из Ташкента: не могут выехать. «Гудок» обещает послать требование… и так далее.

Начал пьесу. Вернее, печатал с первого списка.

Дни все еще солнечные, на тротуарах скалывают последний грязный лед, обнажены ободранные дома, — идешь и кажется, что, ошибкой, обменял свою жизнь на чужую. Встречаю М. Шолохова. Ловкая шинель, смушковая кубанка, золотые погоны, сытый, выбритый, с веселыми и беспечными глазами. Сначала, одно мгновение не узнал, поэтому, узнав, сказал, что я «хорошо выгляжу». И стало ему скучно. Спросили друг друга о семье, и он сказал: — «Значит, увидимся?» — и ушел, не спросив, где я живу, и не сказав, где он живет. — Погодин, пьяный, получает в Управлении Авторских прав деньги. Получил «Кадиллак», а кроме того Совнарком выдал ему малолитражку. Тут же прихвастнул, что вчера пьянствовал с Шолоховым. — Улица, унылая, как подкидыш. Идет писатель Малашкин, ведет за ручку крошечную девочку в беленькой шубке. — «Дочь?» — «Внучка. У меня, ведь, двух сыновей на фронте убили. Живу в рабочей комнате, в 5 доме Советов. Квартира разбомблена. Роман написал „Петроград“^{428}. ГИХЛ не печатает — бумаги нет. Приходи, потолкуем». Этот дал адрес.

На бульваре читаю газету, превращенную в список награжденных — Сталинской премией по науке. Позади слышу:

— Как живешь?

— Мышкую.

— Чего?

— Да, ты уж совсем охоту забыл? Это про лису говорят, которая, мышкуя, обежит луг. И не сыта, и не голодна.

«Итак, обмер жизни, по всем направлениям, и по всем частностям, установил, что ты туда не вмещаешься. И, все же, живем?» — «В иную топь воз вытащишь, а в иную только тина. Дурак рассердится, а умный знает, что тина рыбой пахнет».

Восток, раньше всех народов, нашел смысл жизни. Движение — зло. Неподвижность — добро. Чем быстрее движение, тем оно опаснее для человека. Самолет принес бомбу в 3,8 тонны. А все увеличивается сила взрыва?..

24. [III]. Среда.

Пытался достать бумагу для Бориса. Без толку суетился — только и всего. Даже добро хочешь сделать, — и добро получается чепухой. Родные его, — Николай Владимирович и М. И.^{429} — обиделись… Встретил П. П. Кончаловского, розовый, седой, веселый. Стали говорить о сегодняшнем сообщении «Информбюро», и П. П. привел сказку: «Заяц напился и идет по лесу, ругается: „Дайте мне волка! Я ему, так-то его растак! Я ему яйца выдеру! Подайте волка!“ А волк, тут как тут, из-за дерева. Заяц вытер холодный пот на лбу и сказал, криво улыбаясь: „Ну, вы же сами понимаете, что можно спьяна наговорить“».

Читал монографию Костомарова. Тенденциозно, плоско, общедоступно, — и все же интересно.

Не работал. В голове шум. Раньше я объяснял это сыростью, — но сейчас подморозило…

25. [III]. Четверг.

Много дней звонил в партизанский штаб, добиваясь материалов о Заслонове. Наконец, сегодня, удалось посмотреть. Фигура очень интересная, драматическая, — а по сцеплению событий возле него — просто удивительная! Вот уже подлинно если о ком писать, так о нем нужно говорить, — «не сказка, а быль».

Пришел, неожиданно, Никулин, и так же неожиданно принес карточку в столовую Моссовета, — правда, до конца месяца, — но и на апрель обещали!

Моя статья об А. Толстом напечатана в «Красной звезде», — сокращенная несколько.

Никулин мрачен: немцы в апреле хотят начать наступление, пустили на Харьков 2.000 танков, гвардию… вокруг Москвы нет укреплений, страна расхлябана… литературы нет… — С последним я согласился, а про все остальное сказал, что у нас каждый день — прощеный день, и к посту привыкли, а немцам нас не сожрать!..