Дневники

Многие констатируют с удивлением, что наша молодежь охвачена апатией, равнодушием к «общественным» вопросам. Но молодежь ли только? Это же самое говорил мой спутник, он утверждал даже, что появились своеобразные «аристократы, князьки». И опять узенькие брючки! — Дались им. И опять детки знатных родителей, которые не имеют времени воспитывать своих детей. А по-моему, вопрос глубже; апатией затронуты огромные слои населения — это и позволяет всплывать наружу всяческим авантюристам и жуликам; даже и у нас в литературе. Снаружи вроде и шум, вроде и аплодисменты, а на самом деле — апатия, равнодушие. Это вовсе не значит, что скука. Почему же? Скучать некогда. Надо добывать хлеб, а добывать его не легко.

21. [IX]. Утро.

Подъезжаем к Кунгуру. Урал тоже мокрый и грязный, колеи дорог до краев наполнены водой, из ручьев торчат бревнышки и жерди — следы застрявших машин. Река у Кунгура — Сылва, обычно прозрачная, теперь мутна, грязна. Небо, впрочем, безоблачно. Орет радио — бедствие! — вчера завесил его плащом, заткнул куском марли, сверху пристроил фуфайку. — Ничего не помогает, орет сквозь все преграды. Не оттого ли люди бесчувственны и заметно тупеют, что на них безжалостно струится этот рев?

«Вторжение с Земли» — два космонавта спускаются с Земли на Марс. Аппарат их тонет в озере. Они доезжают на автобусе до какого-то города — и все тут [так] же, как в Москве. Только на десять лет отстали и все. И они испытывают на себе все то, что было десять лет назад, так и не убедив марсиан, что они люди.

От Тихого океана до Балт[ийского] моря Русь собирает, копает картошку.

1963 год

4 апреля.

Писал сценарий «Бронепоезда»^{574}, уже — на стр. 48-й. 15, т. е. через 11 дней, собираемся быть в Ялте, и я до того еще собираюсь окончить сценарий. А делов — Лит. Институт, больница… и, вдруг успею? Утром было 5° мороза и дула метель. Дорога занесена. Вчера был ужасно растолстевший и ужасно важный А. Гидаш^{575} с супругой. Лицо у него осуждающее, хотя вслух ничего не говорит. Обещал, по телефону, заехать сегодня В. Никонов — из Читы, но вряд ли: либо пьет, либо возится с бабой; то и другое почтенно, и человек он хороший; жаль только невежественный и не понимает даже, как и чему надо учиться. Да и надо ли? Горький, вон, твердил и нам, и самому себе — «Учитесь, учитесь» и сам учился усерднейше, а лучше б было, если б не учился: и писал бы непосредственнее, и на Руси, — с его слов, — провокаторов и мерзавцев было б меньше, а то почитаешь его — такая неправдоподобная тоска на душе! Впрочем, наверное, Руси такой и показано быть. Читаю в перерывах тома «Истории» С. Соловьева — о Софье, Петре… почему этого генерала, заботившегося только о войне, зовут Преобразователем? Злой и отвратительнейший фельдфебель. Впрочем, тому на Руси извечно быть. Приходила А. Никольская^{576}, автор мемуаров «Передай дальше». Классная петербургская дама, жеманная, с претензиями, волей судеб испытавшая все, что полагается мученику: расстрел отца, лагеря, — «потеряла от цинги не только зубы, но сгнили и челюсти», голод, поселение под Алма-Атой, и вдобавок, кражу: ее перевод «Абая» присвоил («построчник») Л. Соболев. И при всем том, сохранила книжную слащавость… Противное и трогательное существо. Мемуары ее тоже слащавы.

5. [IV].

В. Никонов, перепуганный пленумом СП РСФСР, мрачен и молчалив. О себе и подобных себе говорит — «Мы ничего не понимаем». Врет, поди! Ну, как же он не может понять, что все эти разговоры о Кружке Петефи^{577} и «Москва вам не Будапешт», Ильи Григорьевича^{578} прискорбное недоразумение, — если борьба каких-то сил наверху, когда «паны дерутся», а в Москве запрещают Шекспира! Он же сказал, что запрещена вся «лагерная тематика» и в частности, «Самородок» этого читинского уродца. Значит, запретят и «Передай дальше»?!

МХАТ. Новый директор, который с восторгом читал глупую рецензию Луначарского о «Бронепоезде»^{579}. Пьесу, — что поразительно, — не понимают больше, чем 35 лет назад! Особенно, конец, — и труп Пеклеванова, и об В. Окороке, который струсил на [нрзб.] — это уже совершенно невозможно! Ну, я пообещал подумать — о конце. А — что?

Вечером — засед[ание] в Лит. Институте. Выпуск драматургов. Пьесы, по-моему, средненькие или даже ниже. Студенты мрачны: перед дипломом говорят две-три фразы. Даже один из преподавателей воскликнул:

— Что с вами? Больше жизни!

6. [IV].

Дома. На даче. Солнечно. Светло. Снега. Вечером — Капица, Нилин^{580}, Тарковский^{581} — долгие рассказы Нилина о сыщиках и убийцах. Слушали все это жадно. Рассказ об американке, у которой в Ленинграде якобы украли колье в 150 тыс. долларов; о голове китайца, которую сыщик реставрировал. Днем «работал» с редактором из «Молодой гвардии» — исправлял неточности в рассказах, что может продолжаться бесконечно, ибо уже само по себе написание «рассказа» совершенно неточное и неправильное дело. Рассказ, если удался, кажется правильным через сто лет.

7. [IV].