Дневники

Кто-то сказал в Союзе — «Я не столь боюсь немцев в Москве, сколько Союза», т. е. не буквально так, но приблизительно, и это понятно — неразбериха у писателей чудовищная. То орем о мастерстве, таланте, а то вдруг, как например сегодня, в «литературе и искусстве» доказывается, что никакого таланта и не нужно, а важна идея. На совещании так и говорили и ставили в пример «Антона Горемыку» Григоровича. Люди, очевидно, не понимают жизни, идей. Идеи, как и все прочее, живут, т. е. они бывают молоды, свежи, зреют, а затем и старятся. Много ли нужно, чтобы молодость была обаятельной и прельстительной? От зрелости уже требуешь больше, а старость, — боже мой, как мы требовательны к старости! И чтоб мудрая она была, и чтоб бодра, и чтоб учительствовала беспрерывно. Так вот, наши идеи состарились. Не из-за боязни перед Америкой мы говорим о России, о солдате даже, как ныне Сурков^{271}, о Родине, о славянах, почти умалчивая о социализме и коммунизме. Что же нужно, чтобы идеи ожили? Омоложение! Оно возможно при том условии, если будут найдены новые формы, новые слова, при которых эти состарившиеся идеи заиграют. Почти можно быть уверенным, что в результате войны, где-то, в одной из стран, а может быть и в двух, вспыхнет советская республика. И также можно быть уверенным, что она заговорит иными словами, чем мы сейчас, чем мы раньше. Следовательно, поклонение серенькому и обыденному, чему, — сам стыдясь! — кланяется сейчас Фадеев — и вредно, и напрасно. На это можно возразить, что вы, Всеволод Вячеславович, тоже отстаивали среднего писателя^{272}. Да, — отстаивал, но вместе с поклонением гению. И разница между Фадеевым и мною та, что у Фадеева не хватает пороху на поклонение гению, ибо он смертельно боится всякой гениальности, — сам себя чувствует таковым, — и хочет служить обедню без епископа. Служить можно, но без епископа церкви не будет. Не будет и литературы без гения, — или, вернее, без надежды на гений, ибо что такое гений? Гений — будущее. Чему и поклоняемся.

9. [IX]. Среда.

Вечером принесли продавать нам масло. Килограмм — 450 рублей. А днем я купил в книжном магазинчике энциклопедию «Просвещение» за 200 рублей, т. е. ровно за фунт масла.

10. [IX]. Четверг.

Официальное сообщение о наших потерях за май-август: 42 дивизии! Это значит, по скромному подсчету, миллион.

Вчера Луговской рассказывал о капитане Лейкине. Стена народу в шашлычной. Перед капитаном, что в казачьей одежде, с чубчиком, четыре бутылки водки, не раскупоренные, в ряд.

Какой-то армянин в украинской рубахе задел [нрзб.] и разорвал от края и до края. Луговской:

— Ты откуда?

Грозит пальцем: дескать, не выпытаешь.

— Я — Луговской. Вместе ехали.

Тогда тот вяло, пьяно, улыбается и говорит:

— Из Сталинграда.

— Сколько ехал сюда?

— [нрзб.].

Опять та же игра. Пляшут с недвижными, идольскими лицами два инвалида — безногие, безрукие. Капитан начинает бранить тыл, разврат, [нрзб.] и сам выбрасывает из сумки деньги за двадцать пять шашлыков. Затем брань с «пехотинцами», бегство на базар за помощью. «Пехотинцы» ругают кавалеристов… Инвалиды пляшут перед пехотинцами. Армянин брюхом ложится на виноград, покрывающий грязный стол, и сумку с деньгами, оставленную капитаном Лейкиным…

Когда он рассказывал, я думал о людской привычке, привыкнув убивать, — вернувшись, как жить мирно? Ведь после прошлой войны продолжалась война классовая, где подобные капитаны Лейкины могли проявить себя, а ведь теперь-то классовой войны не будет. Ну, допустим, часть их уйдет в бандиты, а другая — большая?..

Обед в столовке. Разговоры о Кавказе, разбомбленных городах, о том, что до революции все крупные фирмы, — перечисляют их, — принадлежали немцам, так что Штраух спросил уныло:

— А может быть их, немцев, 450 миллионов, а не китайцев? Кто-то сказал:

— Нет. Больные животные безобидны и в сущности не смешны.

Читал «Тысяча одну ночь».

11. [IX]. Пятница.

Беззаботный, веселый А. Толстой, за стаканом вина, читал первый акт такой же беззаботной комедии «Нечистая сила»^{273}. Комедия традиционная, русская, под Островского, с медленным течением, глубоководным и приятным. Про Москву? — говорил о запахах, о том, что косили два раза сено, что из гнезда выпал стрижонок и клевался, когда его взяли в руки, что Кончаловский устроил званый обед и сказал:

— У меня в «Буграх» стояла кавалерия и это очень хорошо: конское говно самое лучшее удобрение.