Дневники

Указанный, белокурый и, видимо, очень сентиментальный человек, с перевязанной узким бинтом головой. Он — бывший студент Нежинского пединститута им. Гоголя. В комнате очень тесно, жена, только что приехавшая к нему, сидит у него на коленях, в завитых покрашенных волосах, лицо испорченное, не в смысле дурной испорченности, а просто от плохого употребления крема, и он играет стеклянным ожерельицем на ее шее. В комнате еще газетчик, лысеющий человек в овчинной безрукавке, отправляющийся к партизанам и уже отточивший (это буквально) финский нож, а для чего — следует дальше рассказ Федорова, после того как А., бывший студент и учитель, — ушел спать, так как недомогает, ибо контужен:

— Он молодец! Приводит шесть немцев. Среди них — обер-лейтенант, такой здоровый кобель. Ну что с ним делать? Нам пленных держать нельзя. Я только трех французов держу для интереса. Говорят, мобилизованные. Они у меня свиней пасут. Один торговец, а другой — учитель, что ли. «Гонку» в лесу давать нельзя, чтобы не открыть место пребывания отряда.

— Мы их, либо «шаблюкой», либо ножом. Приставишь нож к горлу: «капут Муссолини?» — «Капут», — говорит. — «Гитлеру капут?» — «Сталину капут», — отвечает. Ну как тут не зарезать?

С обер-лейтенантом получилось красиво! — говорит Федоров, кладя мне на колено маленькую горячую руку. — Ударил он его ножом. Два раза. Тот плещется на земле и все, как гусак, та-ла-ва-ла, по-своему. Тогда он ему вот сюда, — показывает Федоров место под подбородком, — поворачивает нож, грудь придавил ногой, кровь так и брызжет. Красиво!

— Чего же красивого?

— А как же не красиво? Думаете, нам от них легко? Есть село Елань. Присылают немцы — выбирайте старосту и полицейских… А полицейские есть из наших, жестокие!.. — «Не хотим». Все село сожгли. Они ушли в леса и кое-как живут.

— Чем же живут?

— Посеяли на полянах просо, картофель, пшеницу. С того и живут. Половина у меня в отряде. Живут они там в землянках. Большевики!

«Большевик» — слово у него очень похвальное. Он рассказывает с начала, как они пошли. Несколько месяцев не было связи, наконец, накануне Нового года достали радистов. Усадили в избу… — «Свяжите меня с Никитой Сергеевичем, сидите сутки, двое» — но на всякий случай поставил караул — черт их знает, какие они! Связались, передают привет. — «Ура!» Перепились и партизаны, и пришедшие крестьяне так, что не разберешь кто. Но пришедшие позже были у него тоже партизанами.

— Марков? Замечательный человек! Он бывший директор винокуренного завода. Теперь тот старичок, старичок дает и партизанам спирт, и немцев обслуживает. Дает 25 литров, пожалуйста. Но это не дело. Я послал 100 человек, они взяли 5 тыс. литров, раздали крестьянам, а остальное закопали, дали 50 кг тому, что спали[ли], что сожгли. Приходит Марков: «Восемь человек в отряде, сам девятый». — «Что тобой сделано?» — «Ничего». — «Да, ведь твоя диспозиция в пяти км от винокуренного завода». — «Точно». — «Почему же не взорвал!» — «Как же я взорву. Там рабочие без работы останутся». — Тут я его послал, извините, по-матери, ударил кулаком по столу и наганом популяризацию — «Рабочие — твои кадры. Взорвешь завод — к тебе же пойдут. Куда им идти». — По глазам вижу, человек смелый, но не знает, как организовывать. Я ему придал еще 10 человек. 150 км тащу, рассказал, что и как. Приезжаю. Уже огромный отряд, чуть ли не с мой. Я его и сделал своим заместителем.

— Отступали. Послали 10 дивизий. Фюрер приказал навести «порядок». Они так и назывались: «дивизии порядка». На мою долю достались две — с танками, минометами, артиллерией. Помучили они нас, но и мы их измотали. Вот он, со своей ротою — указывает он на бывшего студента, — шел обманом. Одели мы их в рванье… здесь представляют, что партизаны заросшие волосами, но мы непременно бритые, «на морозе бреет» парикмахер, у нас радио, искусство… они и пошли. Телеги и так далее. «Уходят в Брянские леса». Немцы, дураки, и поверили… А мы покружились, да и опять на прежние места…

— Вот ты, Соня, говоришь, нельзя командира пускать в наряд, — обращается он к грудастой девице, корреспонденту «Комсомольской правды», отправляющейся с ним на фронт. — Это, смотря когда. Приходят остатки отряда, разбиты… «Чего? Испугались?» — «А как же, окружены?» — «Мы все время окружены. Иногда пошире, иногда поуже». Снег по пояс. Впереди поставил с автоматами командиров и политработников. Дал артиллерийский огонь! Прорвали на 2 км, и хлынули! За командирами — красноармейцы. У нас — один убитый, и один раненый. Немцы насчитали более 490 трупов и ушли, а мы долго, не в том дело, — собирали оружие.

— У нас есть чайник. В нем пять литров спирта. Он идет вдоль позиции, — два глотка, посуды нет. У одного глоток со стакан, у другого — с ложечку. Уж тут у кого какое счастье. Кусок колбасы или отварного мяса. Бойцы на морозе стучат сапог о сапог, а здесь забота! он выпьет, — и нет отмороженных. Сто вовнутрь, 50 на растирание, но обычно все в себя вливают.