Дневники белокурого демона (СИ)

Слёзы в ее глазах, и больше ничего не видно в тошнотворной кровавой пелене. Мельтешат перед глазами странные пятна-вспышки, ощутимо вырезая целые куски зрения. Хвалёное блаженство смерти от вскрытых вен оказалось надувательством, превратилось в пьяный звон неумолимо пустеющего тела. Вязкий горячий привкус во рту противно, навязчиво опутывает непослушный язык.

- Отойдите. Отойдите от него, дайте персоналу оказать ему помощь. Женщина! Женщина, успокойтесь немедленно! – строгий, дребезжащий прожитыми годами женский голос. - Это больница, здесь, между прочим, есть и другие больные, и им необходим покой для выздоровления. И они его заслужили, потому что вены себе не резали. Они хотят жить и спокойно спать! И имеют на это полное право! Прекратите верещать. Спасём мы вашего… сына. Сейчас доктор Степанов подготовку к важной операции прервёт и придёт самолично спасать ваше сокровище, - неприкрытая злоба и презрение шуршат высушенными хрусткими листьями в каждом слове.

Зачем я это сделал тогда? Всё так просто, что даже странно объяснять. Я не мог этого не сделать. Мне кажется, нет более веской причины уйти. 

Первые дни в клинике после той страшной ночи. Я понял, что меня заставят, вынудят жить дальше. Боль, то разрывающая, то саднящая. Изнутри. Не прикрыть, не прижать рукой, не заставить примолкнуть хоть ненадолго. Болело всё. От кончиков переломанных пальцев до самых глубин раскуроченной души. И было немыслимо найти повод для нового вдоха.

Меня уже не существовало. Моя смерть ничего существенно не изменила бы. Я просто хотел довершить её смертью бессмысленно страдающей оболочки.

Почему я сделал это? Потому что ты всегда был рядом, ждал меня за чертой, Горе, я чувствовал. Мне не было страшно уйти от тех, кто на меня давит одним своим присутствием, к тому, кто всегда меня прощал и принимал без условий и оговорок.

Вот видишь, Горюшко, как всё сложилось. А ведь ты меня бросил. Да так, что не вернуть, не докричаться. Квиты.

- Остынь, Арти! По-хорошему прошу!

- Что ты творишь, Гор?! Отдай мне мой телефон!

- Отвали, пидарас! Сказал же, ну! – неприкрытая злоба в искривлённой презрением усмешке.

- Я не пидарас, ушлёпок! У меня, между прочим, девушка есть!

- Это не отменяет того, что ты пидарас, - по лоснящейся оголённой коже торса стекает битый, многократно отражённый, свет фар, беспрепятственно залетающий в распахнутое окно. – Вот какого хуя ты на меня опять пялишься, коза?

- Ублюдок, - яростное шипение и новая попытка отобрать телефон.

Горячее тело жжёт руки, обжигает щёку. Тесное соприкосновение с ним встопорщивает тонкие волоски на спине.

- Уймись, сказал, - улыбка торжествующей силы. – Так что нам пишет благословенный Вадим? Отъебись, дай дочитать! Арт, блядь!

Крепкая рука болезненно выворачивает кисть. Следом тяжесть, прижимающая к жёсткому дивану. Его тяжесть. Столько раз испытанная собственными мышцами, проверенная на упорство.

- Ща, погоди. О, да ты у нас котик? - глумливый смех над головой. – "Котик, я так соскучился, что начинаю без тебя!" Блядь, это нечто! Пиздец на улице голубых синяков! Он, блядь соскучился и теперь пыхтит там одиноко, и дрочит в одну харю на твой светлый образ. Или нет, он уже кого-то нашел и трахает его с твоим именем на устах. Романтика, мать вашу! Не, ну ты понял, что за чувак? Охренеть.

Артур леденеет, каменеет всем телом от густеющей в животе паники.

- Не, Арти, этот извращенец тебя не любит. Он недостоин такого сладкого мальчика, как ты. Удаляем. Не дёргайся, - острый локоть впивается в позвоночник, - Мы тебе получше найдем. Он, сука, вообще охуевший был. Чё, жалеешь? Не жалей. На хуй их всех. Хочешь, я тебя сам трахну? Мне не в лом, - шершавые губы на пронизанной электрическими разрядами ушной раковине, пьяный смех на краю уплывающего сознания. - Ладно-ладно, не пыхти так, диван слюнями заляпаешь. Пошутил я. У меня не встанет на мужика.