«Главное чудовище моей жизни повержено — это исчадие ада сдохло на моих глазах, это имя я не хочу ни произносить вслух, ни писать. Имя, которое она не имеет право носить с достоинством. Свершилось то, о чем я мечтала на протяжении всей своей жизни. Ей было предначертано самое суровое и мучительное наказание Немезиды за ее грехи и злые деяния. Я вернула это дьявольское отродье обратно в преисподнюю. Именно там ей место.
Средь ночи я стащила с кровати сонное тело этой мрази, предварительно обезвредив ее, подсыпав в ужин сильнодействующие препараты, расслабляющие мускулатуру. Она не сразу поняла, в чем дело, когда пришла в себя, полностью голая прикованная к креслу. Я зафиксировала ее тем самым проводом, которым она меня часто избивала. Мои душераздирающие детские вопли от того, что она морила меня голодом, выставляла обнаженной и босой на лютый мороз, часами заставляла стоять на сухом горохе, не сильно тогда ее волновали. А теперь меня не волновали ее муки, ведь она не заслуживала никаких оправданий.
Я сразу отрезала ей ее поганый, грязный язык, так как никакие ее мольбы и просьбы не убедили бы меня пощадить ее и чтоб у нее не было возможности позвать на помощь. Да зачем ей этот орган, все равно она его использует не по назначению. Ее скверный язык только и умеет нецензурно браниться, постоянно изливать упреки и недовольства, орать и извергать кощунственные издевательства в мой адрес — родной дочери. Я не помню нежных слов, сказанных мне, ласкового шепота, похвалы, колыбельных, спетых мне.
Она умоляла меня глазами, наполненными ужасом и отчаянием. Как часто и я, стоя на коленях перед ней в слезах, умоляла не бить меня, но ее это не останавливало и меня не остановило. Мне не нужны были ее раскаяние, слова сожаления, я не хотела слышать от нее слово “прости”. Срок ожидания извинений давно истек. Она прекрасно понимала, что наступил день расплаты, что перед ней стояла я в роли палача, неся кару за ее отвратительные поступки. Ха, ха, ха! Она даже обмочилась от страха, когда поняла, что ее ждет впереди. А впереди ее ждала только смерть, в извращенной форме, в страданиях и муках до последнего вздоха, смерть без пощады.
Я отрубила ей кисти. Эти холеные руки всегда с идеальным маникюром, длинными ногтями, покрытыми красным лаком, нежной мягкой белой кожей. Она так любила за ними ухаживать, наносить сто раз на дню различные крема и маски. Руки, которые ни разу меня не обняли, ни разу не погладили по волосам, руки, от которых я знала только побои.