Дневники и письма комсомольцев

30 августа. Утром, умиротворенная и спокойная, еду на ГЭС, оформилась в отделе кадров, потом долгонько Солодовского ждала; пришел, и я невольно улыбаюсь; по-медвежьи огромен и неуклюж, а кепка козырьком куда-то шлепнулась возле уха; начальник молод и старается говорить этак строговато, гремит, но грома его, мне кажется, никто не боится.

И вот привели меня в бригаду каменщиков — бригадир Ситник. Сидят все в будке, обеденный перерыв. Парни самозабвенно, со вкусом палят в домино. Взял Ситник мое направление молча, с достоинством, прочитал, велел (с благосклонным видом притом) выходить на работу завтра с утра,

Вернулась в Дивногорск, встала на учет в горкоме; так хорошо, от души поговорила с секретарем горкома партии Новожиловой, молодой, красивой, энергичной женщиной. Здесь так много молодых среди руководителей, и вместо стандартной начальнической солидности, присущей почти всем пожилым начальникам, у этих — смелый, нескрываемый задор, деловитость, расторопность и приветливость вместо суровости.

Вечером мы втроем: Люда, Катька и я ходили в нашу школу на субботник. «В нашу» потому, что я там буду работать. Парни — человек сорок — палисадник вокруг школы городили, а нас с десятью другими девчатами послали окна скоблить — стекла были в краске. Ну, мы этак вдохновенно, с азартом скоблили и орали в пустых классах стихи Маяковского.

31 августа. Сегодняшний день для меня особенный. Пять лет назад, 31 августа, не стало мамы моей. Пять лет, а ничего не потускнело, не заглохло, но, странное дело, боль утихает с каждым годом, а на ее место приходит высвеченная изнутри каким-то торжественным светом волна чистой и нежной скорби, но в этой скорби с каждым годом все больше и больше появляется светлых тонов, печаль становится величественно-гордой…

Мама! Ты на сегодняшний день была бы мной довольна, но я знаю, ты виду бы не показала, а лишь строго и грустно внушила бы мне, как всю жизнь внушала простое и мудрое: «Смотри, чтоб люди были довольны тобой!..» Мама! Я стараюсь жить так, как ты сама жила, обогревая всех, кто шел на огонек твоего доброго, родникового сердца, я очень хочу быть такой, как ты, мама.

И еще, мама, знаешь, сегодня первый день моей работы на Красноярской ГЭС! Первый!

…Встала я утром в шесть, приготовила себя к работе и побежала через молодой лесок на железнодорожную платформу возле Енисея. Села на поезд — рабочие его тепло и с юмором зовут «матаней», — и вот через час «матаня» доставила меня в котлован правого берега. Бригада наша, человек двадцать, была вся в сборе. Дали мне в руки рабочий инструмент — кельму каменщика, и пошли мы на свой объект — строить компрессорную. Огромная компрессорная будет, мощная, 350 кубометров сжатого воздуха в минуту будет выдавать котловану.

Взобрались мы на высоту. Я, конечно, заробела сначала, но виду не подала. Стараюсь выглядеть равнодушной, а сама двумя мыслями страдаю: сумею ли я работать не хуже других, не осудят ли меня! И еще: ой как хочется хватать кирпичи, раствор и скорее класть, класть… Строить компрессорную, а значит, строить Красноярскую ГЭС.

Подали краном раствор, кирпич… Меня схватил за руку какой-то маленького роста молодой мужик и поставил рядом с собой.

— Вот здесь будешь…

И пошло, и засверкали мастерки в воздухе, как сабли, кирпичи, как по боевой тревоге, сбегались плечо к плечу в единый строй, плотно связанные раствором, выравнивали свою шеренгу, равняясь на грудь четвертого, и вот уже их рота, вот батальон, а вот и целые полки… Я отчаянно кинулась, втянулась в общий азарт со страхом не опозориться и дрожащей радостью: вот они, первые мои кирпичи, положенные в здание компрессорной на Красноярской ГЭС!.. За ними торопливо и неровно я положила еще с десяток и, оторвавшись, огляделась кругом. Возле левого уха щекотало: струйка пота — не то от волнения, не то от физического напряжения.

За мной тайно следили справа Марина — каменщик, слева Геннадий (как он мне отрекомендовался) — каменщик лет тридцати пяти. Молча следили. Ни насмешек, ни одобрения я не прочитала на их лицах. Потом глянула на свою кладку, и стыдно мне стало: несколько кирпичей вылезли из своей шеренги, и я остервенело долбанула их своим мастерком. Тогда кирпичи спрятались, притаились за спинами своих собратьев. Пока я с ними расправлялась, стали на один ряд поднимать шнур. Я отстала Ой как трудно спервоначалу: и качество выдать, и скорость!

Так я маялась с полчаса, отстав от каменщиков. Они молчали по-прежнему терпеливо, не мешая, ждали, когда я доложу свой отрезок ряда, чтобы снова поднять шнур. Потом немного успокоилась, и кирпичи стали вести себя дисциплинированнее. Это они меня, нового каменщика, сначала испытывали! К обеду вроде бы втянулась, прошли нервозность и робость.

Итак, я — рядовой рабочего класса. Мы — рабочие, мы же — интеллигенция. Горжусь!