Дневники Льва Толстого

Отец Дильтея был богослов реформированной церкви. Первые его студенческие занятия были богословские в Гейдельберге и Берлине, потом философия. Экзамены сдавал по богословию и философии, учительствовал в Берлине, но не очень долго. Сила, талант, энергия – как сказать? – толстовские. Упрямая царственная небрежность. Крепкое поколение, выросшее на общеевропейском взлете середины века, обозначим начало условно 1848 годом, конец – запоздалой русской реформой 1861 года, после чего, после важного, успевшего сформировать поколение двенадцатилетия, остывание исторической энергии. Его занятия: история христианства, философия, литература, музыка – и новые науки, биология, социология, науки о человеке, психология, физиология. Сотни обзоров литературы и эссе, «неисчерпаемая продуктивность». – В 31 год доктор, право преподавания, кафедра в Базеле в 1866 году, в Киле в 1868-м, Вроцлаве – 1871-м. В 1882 году после Р. Лотце («космотеория») в Берлинском университете, и там остался. Но в отличие от Толстого – спокойная академическая жизнь, полная отдача труду. – Он изобретатель термина, Geisteswissenschaften. Как бывает, пока мир усваивает нововведение, изобретатель охладевает к нему. Второй намеченный том «Введения в науки о духе» так и не появился. Его новое увлечение – психология, и именно описательная и аналитическая, в смысле – оцените пуританскую сдержанность терминов – основанная на интуиции и симпатии, сопереживании, работа 1894 года. Опять же, как часто бывает, его уже последняя большая работа, Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften[22] (1910), тоже неоконченная, считается «другим Дильтеем», скажем об этом.

Педагогическая мысль. Оба этому много отдавали, но, так сказать, опять не их черта, а их эпохи: дело шло к обязательному образованию. – Национальная мысль. Как Толстой уютно себя ощущал в русском, так Дильтей в немецком (Studien zur Geschichte des deutschen Geistes[23]). Тут им обоим повезло. Принадлежать к двум таким народам, и как раз в эпоху их роста, силы.

Толстому совершенно не повезло в одном. Он отшатывался – считал недаром совершенно пустым Гегеля, – точно как Дильтей, от систематики, конструкции, спокойно оставлял сложные вопросы без ответа. Дильтея долго считали просто чутким наблюдателем вещей, эстетом, но к счастью нашлись ученики и издатели, да просто коллеги, которые догадались, какая строгая феноменология вела этот ум. А Толстой? Как всё в России, отстает (хорошо если не как электроника: навсегда) и изучение Толстого.

Еще одно важное сходство: Дильтей для самых близких людей оставался загадкой, «странный загадочный старик» (из одной биографии Дильтея). Так Толстой: допустим, его поняла Татьяна Сухотина-Толстая, но – сказать-то уже не могла, слова того не было.

При первом сопоставлении получается эффектная разница. Дильтей, он поправкой к свежему раннему позитивизму сердитого вундеркинда, Огюста Конта, поколением раньше, и его английского продолжателя Джона Стюарта Милля отклонил математический, статистический, метрический подход к явлениям духа. Эти явления требуют совсем другой науки. Позитивизм и социология термины Конта. Дильтей вовсе не спорил, что социология должна быть позитивной наукой: всё в порядке, наступила эпоха положительной науки, с метафизикой покончено, религия стала предметом изучения, а не диктует исследователю. Но без отмены позитивности, наоборот с подчеркиванием конкретности надо приблизиться к тому, что Конт назвал социологией, общественными науками, – найти научный ключ к ним.