Дневники Льва Толстого

9 февраля 1908. Я. П. За это время {значит не каждый день записывал} занят был переработкой «Нового круга чтения». Исправление стараго кончил, хотя придется еще поработать. Был Буткевич с юношей учителем, и хорошие письма. Душевное состояние всё лучше и лучше. Духовная жизнь, внутренняя, духовная работа все больше и больше заменяет телесную жизнь, и все лучше и лучше на душе. То, что кажется парадоксом: что старость, приближение к смерти и сама смерть — хорошо — благо, несомненная истина. Испытываю это. Письмо от Гр. Петрова {священник, лишенный сана в 1907 году}, просится приехать. Постараюсь видеть только брата, сына божия. Здоровье недурно (<ПСС, т. 56>).

Вот этому, может быть одному — перемене ума, и с ней событиям, и с ней истории — старость Толстого и старость вообще, похоже, вовсе не мешает. Помогает? Толстой, мы видели, говорит о ней как освобождении. Но в других случаях наоборот жалеет о том, что не начал работу раньше. Об ослеплении молодого и зрелого возраста. В другой среде, где работа, которую он вел, была бы менее необычной, он мог начать раньше. Может быть совсем рано. Старость ему помогала поэтому скорее всего только тем, что давала еще время, которое было вообще говоря упущено. Можно представить себе цивилизации и системы воспитания, где бы время не было упущено. В России оно оказалось упущено.

Теперь. Для точности надо сказать, что художественное, о котором, надо признать, Толстой мечтает, не дается ему не только из-за угасания «так называемого творческого», а и из-за приближения беды, которое он чувствует и обязан поэтому говорить.

[…] Не могу молчать, считал бы дурным делом молчать, как считал бы дурным не постараться остановить детей, летящих под гору в пропасть или под поезд […] ведь та погибель, о которой я говорю, не может не быть, неизбежно будет (там же).

Художник тоже подчиняется необходимости, закону искусства. Об этом много говорилось, у меня — в послесловии к Зедльмайру[119]. И для Толстого главный закон искусства строгая необходимость.

Произведение искусства только тогда настоящее, когда воспринимающий не может себе представить ничего иного, как именно то самое, что он видит, или слышит, или понимает (14.10.1909 // <ПСС, т. 57>).

И вот здесь я предположу более существенную причину легкого — с каким-то минимальным сожалением расставания — отхода Толстого от художественного с ростом его школы нового ума.

26 октября 1908. Я. П. Почти месяц не писал. Всё занят «Кругом чтения». Хочу назвать: «Учение жизни». И на душе очень хорошо, все ближе к смерти, встречаемой, как все представляющееся в будущем, как благо. Начал художественное {комментаторы не знают, о чем вообще даже речь}. Но едва ли не только напишу, но едва ли буду продолжать (<ПСС, т. 56>).

Уже не легкость, а легкомыслие: начал художественное, но не напишу и не буду продолжать.

[…] Хочу попробовать, могу ли художественное писать. Если не могу, то не огорчусь (29.11.1908 // <там же>).