Дневники Льва Толстого

Нынче 1 сентября [1910]. Вчера не записал. Утром ходил, как всегда, кое-что путное думал и записал. Письма мало интересные. Потом поехали к Матвеевым. Очень сильное впечатление контраста достойных уважения, сильных, разумных, трудящихся людей, находящихся в полной власти людей праздных, развращенных, стоящих на самой низкой степени развития — почти животных. Устал от них. Они все на границе безумия. […]

Немножко поработал. Написал после обеда письма Соне и Бирюкову. Приехали Мамонтовы. Еще более резко безумие богатых. А я играл с ними в карты до 11 часов, и стыдно. Хочу перестать играть во всякие игры. Ложусь усталый (<там же>).

Присутствие громадной сбившейся машины царизма строжит. Не сбивает с толку, не доводит до раздражения, возмущения, оскорбленности. «Устал от них». Своя порочность тоже приструнивает, мобилизует. Не палки под колеса. Велит работать, дает тему. Уж если что мешает, так уже слабость.

Хотел взяться за «О безумии», но не был в силах. Сейчас надо записать из книжки:

1) Мы живем безумной жизнью, знаем в глубине души, что живем безумно, но продолжаем по привычке, по инерции жить ею, или не хотим, или не можем, или то и другое, изменить ее (16.7.1910 // <там же>).

Всеобщее безумие близко к грустно-забавному, дает далекий отрешенный взгляд:

Вместо того, чтобы учиться жить любовной жизнью, люди учатся летать. Летают очень скверно, но перестают учиться жизни любовной, только бы выучиться кое-как летать. Это всё равно, как если бы птицы перестали летать и учились бы бегать или строить велосипеды и ездить на них (15.8.1910 // <там же>).

Так же, между прочим, подстегивает, не дает заснуть знание своей порочности, которая во всяком случае не хуже чем порочность мира. От наплыва сладкой жалости к себе, типа прочитанной или:

Какая странность: я себя люблю, а меня никто не любит (15.8.1910 // <там же>).

Толстой легко отделывается в другой день от прилива непривычной нежности к себе.

[…] Освободился от чувства оскорбления и недоброжелательства к Льву [21.7.: «Всё так же слаб и то же недоброе чувство к Льву»], и 2-е, главное, от жалости к себе. Мне надо только благодарить Бога за мягкость наказания, которое я несу за все грехи моей молодости и главный грех, половой нечистоты при брачном соединении с чистой девушкой. Поделом тебе, пакостный развратник. Можно только быть благодарным за мягкость наказания. И как много легче нести наказание, когда знаешь за что. Не чувствуешь тяготы (16.7. 1910 // <там же>).

Редко встречал человека, более меня одаренного всеми пороками: сластолюбием, корыстолюбием, злостью, тщеславием и, главное, себялюбием (7.8.1910 // <там же>).

Одаренного? Редактор исправил бы? Слово точное: и пороки этому человеку дар.

Благодарю Бога за то, что я знаю это, видел и вижу в себе всю эту мерзость и всё-таки борюсь с нею. Этим и объясняется успех моих писаний (там же, продолжение).