Дневники полярного капитана

Боуэрс немного погодя высунул голову и, по возможности натуральным тоном, сказал: «Мне отлично». – «Нам тоже», – откликнулись другие, и после того все молча пролежали всю ночь и половину следующего дня, между тем как ветер выл не унимаясь, снег проникал во все щели и скважины мешков, и лежавшие в них дрожали и не могли представить себе, чем это кончится. (Этот шторм был тот самый, во время которого (23 июля) мы записали максимальную силу ветра, и кажется, что там он достиг еще большей силы, чем у нас.)

В следующий день к полудню ветер стал спадать; несчастные спутники выползли из своих обледенелых гнезд. Первым делом они кое-как закрепили свою покрышку и затопили печку. Они поели в первый раз за двое суток и стали придумывать, как бы построить более надежное прибежище. Они решили, что надо каждую ночь рыть яму поглубже и как можно лучше прикрывать ее половиком. На этот раз им повезло: поискав в северном направлении, они на расстоянии четверти мили напали на брошенную между камнями палатку, к удивлению, почти совсем невредимую, что свидетельствовало о необычайном качестве материала.

На другой день они пустились в обратный путь, но тут на них нагрянула новая метель и продержала их двое суток. К этому времени вещи их пришли в неописуемое состояние. Спальные мешки так затвердели, что их невозможно было скатывать, так замерзли, что нельзя было даже мало-мальски согнуть их, не ломая кожу; пуховая подкладка в оленьих мешках Уилсона и Черри-Гаррарда едва затыкала изнутри такие трещины. Все носки, меховые сапоги (финнеско), рукавицы давно покрылись слоем льда; пролежав всю ночь в боковых карманах, они и не думали оттаивать, не то что сохнуть. Черри-Гаррард иногда целых три четверти часа не мог влезть в свой мешок, так он сплюснулся, смерзшись, и так было трудно его раскрыть. Едва возможно себе представить ужасное положение злополучных путников, когда они брели домой через Барьер, при температуре, упорно державшейся ниже —60° [–51 °С]. Так-то они добрели домой.

Уилсон огорчен, что ему так мало удалось наблюдать пингвинов; но для меня и всех остававшихся здесь главная польза, полученная от этого предприятия, состоит в представляемой нашему воображению картине одного из удивительнейших подвигов, занесенных в полярную историю. Чтобы люди, среди ужасов полярной ночи, не побоялись сразиться с невообразимыми морозами и свирепейшими снежными бурями, само уже представляет нечто новое; чтобы они упорствовали и выдержали в течение пяти недель, это уже геройство. Это обогащает наше поколение таким сказанием, которое, нужно надеяться, не забудется.

Притом, существенные результаты далеко не ничтожны. Мы отныне будем знать, когда и при каких условиях кладет яйца эта замечательная птица, императорский пингвин; но даже если наши сведения остаются неполными по части ее эмбриологии, мы нашим товарищам обязаны знанием условий, существующих зимой на Великом ледяном барьере. До сих пор мы только составляли себе представление об их суровости; теперь же мы имеем доказательства; на местную климатологию нашего пролива брошен положительный свет.

Результаты экспериментов по части диеты и экипировки во время экспедиций с санями

Несколько пунктов удовлетворительно уяснены ввиду предстоящей экспедиции. Наши товарищи, уходя от нас, поставили себе задачей испытать разные пищевые системы. Они взяли с собой только пеммикан[63], коровье масло, сухари и чай. После краткого опыта они нашли, что Уилсон слишком налег на жир, а Черри-Гаррард на сухари, и установили золотую середину, оказавшуюся равно удовлетворительной для всех. Одна только была предложена перемена: прибавить за ужином какао.

Уилсон потерял 3 1/2 фунта; Боуэрс 2 1/2; Черри-Гаррард 1 фунт.

Относительно спальных мешков можно сказать так: внутренний мешок из гагачьего пуха, пожалуй, полезен весной, и то не надолго, он скоро леденеет, вследствие чего значительно увеличивается его вес.

Двойной палаткой остались очень довольны. Собственный вес ее – 35 фунтов, а по возвращении – 60 фунтов. Лед по большей части скапливается на внутренней палатке.

Подошвы с шипами все хвалят, кроме Боуэрса, – у него какая-то странная привязанность к прежней обуви. Мы улучшили множество деталей одежды и вообще всей экипировки. Я уверен, что мы, насколько только опыт мог научить, близки к совершенству. Разве что меховое одеяние, усвоенное эскимосами, превосходит нашу систему. Но об этом может быть только академический спор, так как испытать его совершенно немыслимо.

Во всяком случае, наша одежда выдержала гораздо более серьезное испытание, чем любая другая, включая меховую.

Глава XIII. Возвращение солнца