Дневники полярного капитана

Катимся неудержимо под гору. Оутсу с ногами хуже. Редкой силой духа обладает он: должен же он знать, что ему не выжить. Сегодня утром он спросил Уилсона, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает. На самом деле их нет. Но и без него сомневаюсь, чтобы мы пробились. Погода создает нам гибельные условия, и наши вещи все больше леденеют, все труднее их делать годными к употреблению. Но, конечно, самой большой обузой является бедный Оутс. Утром его приходится ждать до тех пор, пока почти истощится согревающее действие хорошего завтрака, тогда как именно следовало бы тотчас же пускаться в путь; то же самое за вторым завтраком. Бедняга! Жалость берет на него глядеть: нельзя не стараться подбодрить его.

Вчера мы достигли склада у горы Хупер. Хорошего мало. Недостача во всем. Не знаю, виноват ли тут кто. Собаки, которые были бы нашим спасением, очевидно, сюда не заходили.

Утро было тихое, когда мы завтракали, но уже когда выступали, ветер подул с WNW и стал быстро усиливаться. Пройдя полчаса, я убедился, что мы не в состоянии бороться против таких условий; мы были вынуждены поставить палатку, в которой мы провели остальной день в холоде, с бушующей вокруг нас вьюгой. (Лагерь № 52.)

Воскресенье, 11 марта.

Ясно, что Оутс близок к концу. Что делать нам или ему – одному Богу ведомо. Мы после завтрака обсуждали этот вопрос. Он благородный, мужественный человек и понимает положение, а все же, в сущности, просил совета. Можно было только уговаривать его идти, пока хватит сил. Наше совещание имело один удовлетворительный результат: я просто приказал Уилсону вручить нам средство покончить с нашими страданиями. Уилсону оставалось только повиноваться, иначе мы взломали бы аптечку. У нас у каждого по 30 таблеток опиума, а ему мы оставили трубочку с морфием. Тем кончилась трагическая сторона истории. (Лагерь № 53.)

Когда мы сегодня утром поднялись, небо было все заложено. Ничего не было видно, мы потеряли след и, наверное, немало побродили; за все утро прошли 3,1 мили. Тащить было ужасно тяжело – мы, впрочем, так и ожидали. Убедился, что больше 6 миль в день нам теперь уже не сделать, если не поможет ветер и не улучшится поверхность. Провизии у нас на 7 дней, а до Однотонного лагеря от сегодняшнего вечера, должно быть, 55 миль. 6 · 7 = 42; остается пробег в 13 миль, даже если хуже не будет. Между тем осень быстро надвигается.

Понедельник, 12 марта.

Вчера мы прошли 6,9 мили, а в остальном – без перемен. Оутс мало помогает; руки у него теперь не лучше ног. Сегодня угром мы 4 мили прошли в 4 часа 20 минут; можем надеяться до вечера сделать еще 3 мили. 6 · 7 = 42, а до склада будет 47 миль. Сомневаюсь, чтобы можно было дотянуть. Поверхность такая же ужасная, мороз жестокий, силы убывают. Уже более недели нет признака благоприятного ветра, и, по-видимому, каждую минуту можно ожидать противного ветра.

Среда, 14 марта.

Мы, несомненно, с каждым днем слабеем; все словно сговорилось против нас. Вчера, когда мы проснулись, нас встретил сильный северный ветер, при –37° [–38 °С]. Не могли идти против такого ветра.

Остались в лагере № 54 до 2 часов, тогда прошли еще 5 миль. Хотели, отдохнув, пройти еще сколько-нибудь, но все слишком прозябли, так как северный ветер ни минуты не утихал, а когда солнце стало садится, температура еще понизилась. Долго возились, готовя ужин впотьмах. (Лагерь № 55.)

Сегодня утром выступили с легким южным ветром, подняли парус и довольно скорым шагом прошли мимо кургана; но на полпути ветер перескочил на W, потом на WSW, насквозь продувая нашу одежду и забираясь в рукавицы. Бедный Уилсон так прозяб, что долго не мог снять с ног лыжи. Лагерь устроили, собственно, только я и Боуэрс, и когда мы, наконец, укрылись в палатке, нам всем было смертельно холодно. Температура понизилась до –43° [–41,1 °С], при сильном ветре. Надо идти вперед, но постановка лагеря с каждым разом становится труднее и опаснее. Мы, должно быть, близки к концу. Бедному Оутсу с ногой опять хуже. Боюсь подумать, что с ней будет завтра. Мы с величайшим трудом спасаемся от обмораживания. Никогда и не снилось мне, чтобы в это время года могли быть такие морозы и такие ветры. Вне палатки – один ужас. Должны бороться до последнего сухаря, но уменьшать рационы нельзя.

Пятница, 16 марта, или суббота, 17-е.

Потерял счет числам, но верно, кажется, последнее. Жизнь наша – чистая трагедия. Третьего дня, за завтраком, бедный Оутс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли и уговорили его пойти с нами после завтрака. Несмотря на невыносимую боль, он крепился, и мы сделали еще несколько миль. К ночи ему стало хуже, и мы знали, что это – конец.