Дневники потерянной души

В конце лета выдалась прохладная ночь, и мы сидели неподалеку от речки на густой траве, незаметно улизнув из имения, когда господин Ильба лег спать. Я бы никогда не осмелился совершить нечто подобное до того, как познакомился с Маура.

Теперь он расположился рядом, лежа на спине и устремив взгляд на небо.

— Так, значит, с плаванием еще нужно будет постараться, — подытожил он. После многократных попыток добиться того, чтобы я поплыл, как рыбка, руки Маура были сплошь покрыты царапинами от моих ногтей, а я никак не мог избавиться от солоноватого привкуса водорослей во рту. И все эти страдания — с нулевым результатом.

— Счет и буквы… — продолжал он уже сидя, скрестив ноги и упершись в колени локтями, а подбородок опустив на переплетенные пальцы. — Ты ведь не собираешься стать торговцем, правда? Так что немного только подтянуть. Что еще… А ты на лошади ездить умеешь?

Я покачал головой, тяжело вздохнув от вновь охватившего меня чувства собственной никчемности.

— Вот этим и займемся, — удовлетворенно кивнул он. — Впрочем… Я, наверное, неправильно поступаю. Может, это мне надо учиться у тебя.

Не поверив услышанному, я вытаращил на него глаза.

— Да-да, — подтвердил он с улыбкой. — Вот ты что больше всего любишь делать?

— Я люблю… смотреть, — ответил я, немного поколебавшись от стеснения.

— Смотреть? В смысле, наблюдать? — уточнил Маура, не удивившись.

— Ну, смотреть. Я люблю смотреть на красивые вещи и красивых… — запнувшись, я вовремя замолчал.

— Понятно, — не стал он допытываться о подробностях. — Я тоже люблю смотреть. На звезды, например. Или на воду. Но на звезды больше. А что ты при этом думаешь?

— Ничего.

— Совсем ничего? Этого я еще не пробовал. — Маура снова прилег на траву, закрывая глаза. — Ни о чем не думать… Я вот сразу начинаю размышлять о том, как было бы, если бы можно было достать до звезд, или как мне научиться подольше удерживаться под водой, чтобы выиграть любой спор. А если расслабиться и просто глядеть на что-то… — Он затих, а потом стал насвистывать какую-то мелодию.

— Что это? — спросил я.

— Песенка про гусеницу. Ее часто мальчишки пели в Зараке. А потом отправлялись ловить этих гусениц, с целью посмотреть, что у них внутри.

Увидев, как я ужаснулся, он уже сам захохотал.

— А ты что, никогда не мучил гусениц?

— Нет, господин, — пожал я плечами.

— И не крал урожай прямо с деревьев?..

Я опять покачал головой.

— …Не ловил ужей руками, не охотился на белок, не швырял камнями в полевых воробьев?

— Нет.

— Интересный образ жизни, — он задумчиво приподнял брови и долго еще молчал.

— Никак у меня не получается выкинуть все мысли из головы, — наконец произнес он огорченно. — Иногда я жалею, что вообще способен думать.

— Почему? — искренне удивился я.

— Ну… Мысли — это как металлическая клетка, — попытался объяснить он. — Вот ты, например, свободен?

— Нет, — сразу сказал я. — Я принадлежу господину Ильба.

— Да хватит уже! — махнул он рукой. — Это все не важно. Ты внутренне, в сердце своем, свободен? Ведь твои чувства, твои желания никому не принадлежат?

— Наверное, нет, — ответил я с сомнением.

— Значит, свободен. А мысли сковывают. Человек становится как бы пленником самого себя, когда начинает думать, кто он вообще такой, и почему все так, как оно есть. Тогда он не может обрести настоящий покой. Или свободу. Как ты считаешь?

Я еще не успел переварить предыдущие вопросы, но мой собеседник, похоже, проникся истинным интересом к моей персоне, желая выяснить как можно больше. С этой точки зрения он немногим отличался от тех мальчишек, которые препарировали гусениц со здоровым детским любопытством.

— Не знаю, — пролепетал я.

— Ну и ладно, — рассмеялся он. — Не буду тебе голову морочить. — Сорвав травинку и покусывая ее, он посмотрел вдаль.

— Ильба пытается из меня нормального человека сделать, но у него, как видно, плохо получается, — сказал он, посерьезнев. — И в этом только моя вина.

— А почему он вас выбрал? — решился я задать давно занимавший меня вопрос.

— Да ума не приложу, на кой я ему сдался, — пожал он плечами. — Мог бы и другого беспризорника найти, и более послушного.

Снова дав волю своему любопытству, я уже не мог остановиться, хоть и не имел никакого права спрашивать о личных делах кого-либо из хозяйского сословия.

— Так у вас что, вообще не было дома? Как же вы жили?

— Так и жил, — хмыкнул он. — Очень даже неплохо, посвободнее, чем сейчас.

— А зимой?! — округлил я глаза.

— В кустарнике прятался, из жердей шалаш делал, ягоды и желуди заранее припасал. Вон, все звери на природе отлично зимуют, и ничего. Ты лучше еще про свою семью расскажи, — снова сменил он тему. — Значит, братьев у тебя трое — Зоа́р, Альма́р и Кета́н, сестры две — Гата́н и Си́да, и ты самый младший в семье, правильно?

— Ух ты… — протянул я в восхищении, не веря, что все это можно было сходу запомнить после нашей последней откровенной беседы еще в новолуние. — Какая же у вас память, господин!

— Да ну тебя, — отмахнулся он. — Так почему у вас с Зоаром такие плохие отношения?