Дневники принцессы

Мне так плохо, что я еле пишу, да еще посетители то и дело задевают мой локоть, и к тому же тут темно, но это уже неважно. Мне необходимо как можно точнее записать все, что сегодня произошло, а то еще подумаю завтра утром спросонок, что мне приснился кошмар.

Но это не кошмар. Это ПО ПРАВДЕ.

Я никому не скажу, даже Лилли. Она не поймет. Никто не поймет. Потому что никто из моих знакомых никогда не оказывался в подобной ситуации. Никто не ложился вечером в кровать одним человеком, чтобы утром обнаружить, что он кто-то совсем другой.

Наикавшись в женском туалете «Плазы», я вернулась за столик. Немецкие туристы к этому времени уже ушли, и на их местах сидели японские туристы. Очень хорошо. Японские туристы ведут себя гораздо тише. Когда я подошла, папа разговаривал по мобильному телефону. Я сразу поняла, что он говорит с мамой, потому что у него при этом бывает такое особенное выражение лица. Он говорил:

– Да, я сообщил ей. Нет, она не расстроилась. – Папа посмотрел на меня: – Ты расстроилась?

– Нет, – ответила я, потому что и правда не расстроилась.

В тот момент – еще не расстроилась.

– Она говорит, что нет, – сказал папа в трубку, послушал немного, потом снова поднял глаза на меня: – Ты хочешь, чтобы мама подъехала к нам и объяснила, что происходит?

Я помотала головой:

– Нет. Ей надо закончить картину в смешанной технике для галереи Келли Тейт. Они ее ждут к следующему вторнику.

Папа повторил мои слова маме. Она что-то ответила недовольным голосом – это даже издалека было слышно. Она всегда раздражается, когда ей напоминаешь про сроки. Мама любит творить не к сроку, а по вдохновению, в присутствии муз. Поскольку все наши счета оплачивает папа, она может себе это позволить, но все-таки взрослые не должны вести себя так безответственно, даже если они художники. Клянусь, если когда-нибудь повстречаю этих маминых муз, я им такого пинка дам по их тогам, что охнуть не успеют.

В конце концов папа отключился и посмотрел на меня.

– Тебе лучше? – спросил он.

Ага, значит, заметил все-таки, как я икала.

– Лучше.

– Ты уверена, что хорошо поняла меня, Миа?

Я кивнула:

– Ты принц Дженовии.

– Да… – Казалось, он что-то недоговаривает.

Я не знала, чего он еще от меня ждет, поэтому спросила:

– А до тебя принцем Дженовии был дедушка?

– Да…

– А бабушка тогда… кто?

– Вдовствующая принцесса.

Ого. Гм. Это многое объясняет.

Папа видел, что я туплю, но все еще поглядывал на меня с ожиданием и надеждой. Тогда я попробовала мило поулыбаться ему на голубом глазу, но это не сработало.

– Ну ладно. Что? – спросила я с тяжелым вздохом, сползая на стуле.

– Миа, неужели ты не понимаешь? – огорченно проговорил папа.

Я утомленно положила голову на стол. В «Плазе» вообще-то так себя вести не положено, но что-то я не заметила, чтобы Иванка Трамп за мной наблюдала.

– Нет… Наверное, не понимаю. А что я должна понимать?

– Ты больше не Миа Термополис, малышка, – сказал папа.

Поскольку мои родители не были женаты и мама была против уз патриархата, она дала мне свою фамилию, а не папину.

Я приподняла голову и озадаченно моргнула.

– Нет? Кто же я тогда?

И папа так слегка печально произнес:

– Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, принцесса Дженовии.

Вот и хорошо.

ЧТО? ПРИНЦЕССА? Я – ПРИНЦЕССА?

Ага, конечно.

Ну какая из меня принцесса? Я настолько не принцесса, что, как только папа это сказал, сразу начала плакать. Мне было отлично видно собственное отражение в большом золотом зеркале на стене напротив – физиономия сразу пошла красными пятнами, как на физре, когда мы играем в вышибалы и меня заденут мячом. Ну разве это может быть лицо принцессы?

И вообще, видели бы вы меня. Да вы в жизни не встречали человека, который настолько не похож на принцессу! У меня совершенно никакие волосы – не гладкие, не кудрявые – и свисают на спину не ровно, а углом, так что приходится их коротко стричь, чтобы не выглядеть как знак «Уступи дорогу». И я не блондинка и не брюнетка, а что-то среднее, такой цвет называют русым или грязно-русым. Прелесть, правда? И у меня огромный рот, и плоская грудь, и ноги как лыжи. Лилли говорит, единственное, что во мне есть красивого, это глаза. Они у меня серые, но в тот момент они были скорее красные и узкие, как щелки, потому что я пыталась не реветь.

Принцессы ведь не плачут, да?

Папа принялся похлопывать меня по руке. Я, конечно, люблю папу, но он просто ничего не понимал и все говорил, что ему очень жаль, а я даже ответить не могла, потому что боялась разреветься еще сильнее. Он уверял, что все не так страшно, что мне понравится жить вместе с ним во дворце в Дженовии и что я смогу навещать своих друзей, когда только захочу.

Вот тут я не выдержала.

Мало того что я принцесса, так еще и должна переехать?!

Я даже плакать перестала – так разозлилась. Просто по-страшному. Меня трудно разозлить, потому что я не люблю ссориться и все такое, но если уж я выйду из себя, то берегись!

– Я не перееду в Дженовию, – громко сказала я.

Это правда было громко, потому что все японские туристы разом обернулись и посмотрели на меня, а потом зашептались между собой.