Дневники русской женщины

Только однажды, осенью, я поверила этому чувству, написав Вале такое письмо, из которого она не могла ничего понять; потом на ее вопросы я отвечала, что писала под влиянием минуты, а приехав домой, видя ее веселой и довольной с В., я как-то сразу успокоилась. О, если бы только «все кончилось благополучно»…

В. уехал. Принимаясь за занятия, я чувствовала, что отупела до такой степени, что боялась взяться за что-нибудь: мне все казалось, что я уже не могу ничем заниматься, что у меня такая плохая память…

11 февраля

Была на студенческом «чаепитии», которое ежегодно устраивается в день университетского праздника. Бедная молодежь! Раз в год ей разрешают собираться в неограниченном числе, приглашать профессоров, литераторов, слушать и говорить речи. Раз в год! Это немного. Я думала, что на этом вечере никто из посторонних, за исключением гостей, не бывает; но оказалось, что несколько билетов даются распорядителям для передачи знакомым курсисткам наших и иных курсов. Я не бывала еще ни на одной студенческой вечеринке, обо всех их слыша такие отзывы, которые отбивали всякую охоту пойти и посмотреть на них. «Неинтересно… ни речей, ни разговоров, танцы и пение…» – говорили наши и уходили неудовлетворенные. Но это «чаепитие» было таким собранием учащейся молодежи, на которое действительно интересно было пойти и посмотреть и послушать.

8-го, утром, я получила небольшой оранжевый билетик, на котором была написана фамилия распорядителя и адрес: Бассейная, кухмистерская Вишнякова, 4. Подходя к дому, я заметила, что подъезд был украшен какою-то драпировкой… молодежь прибывала: то в одиночку, то группами. Поднимаясь по лестнице, я уже слышала шум и гвалт. Отворив дверь в прихожую, я чуть не остановилась на пороге: передо мною была такая масса студенческих мундиров, что в глазах зарябило… но для дам была приготовлена отдельная раздевальная. Там был уже полный беспорядок: шубы лежали кучами на полу, калоши, шляпы, муфты – все это складывалось вместе, где и как попало. Трюмо, казалось, смотрело на нас с насмешкой, точно удивляясь: как оно попало в эту заваленную платьем комнату, где царствовал полнейший беспорядок и где в нем отражались не изящные бальные наряды, а темные, строго закрытые, простые платья и гладкие прически…

Я вошла в первую комнату: студенты толпились у входа и проходили в зал. На нас, курсисток, они не обратили ни малейшего внимания. Я пошла дальше. В зале толпа медленно двигалась взад и вперед; легкое облачко табачного дыма стояло над ней. Я нашла двух знакомых курсисток и присоединилась к ним, чувствуя себя как в лесу среди этой огромной, чуждой толпы. Сесть было некуда, все чайные столы были уже заняты; груды сухарей и бутербродов, стоявшие на столах, быстро таяли; из соседней чайной, в которой разливали чай, барышни то и дело сновали со стаканами в залу. Мы стали у стены и начали… ждать. Кто будет говорить речи и где, на каком месте, – мои спутницы, тоже в первый раз бывшие на вечере, не могли ответить. Но вот толпа мало-помалу начала останавливаться, собираться в кучки, точно в ожидании чего-то. Раздались голоса: слова, слова! – шш!.. пронеслось в толпе, и все мгновенно притихли. Никто не говорит. Шум вновь поднимается, снова крики: слова! шиканье, молчание… Я пробралась к центру комнаты и, следуя примеру предусмотрительных людей, влезла на стол, чтобы лучше видеть и слышать ораторов. Едва только я успела занять такую удобную позицию, как кто-то провозгласил: Л.Е. О-нский просит слова.

– Слова! слова! – было ответом. На стуле появился человек средних лет, среднего роста, с окладистой бородой, лысой головой и умным, симпатичным лицом. Он говорил твердым, звучным голосом: