Дневники русской женщины

– О чем это, Danet? – тихо спросила я.

– Да была больна сильно эта Niniche… сифилисом.

Он сказал это просто и спокойно, как будто дело шло об инфлюэнце.

Что-то толстое и мягкое, как подушка, терлось около меня. Я обернулась.

Толстый низенький интерн танцевал около меня и силился обхватить. Чувство несказанного омерзения охватило меня. Но, помня обещание, данное Danet, я не смела оборвать его и только грациозно уклонилась в сторону.

Danet подоспел ко мне на помощь.

– Римская патрицианка не привыкла к свободному обращению с ней клиентов, – комически-важно произнес он, покрывая меня своим плащом и уводя от него.

– А, что? хорошо я ответил?

– Прекрасно.

Толпа понемногу редела. Его нигде не было. Я проследила все уголки залы… очевидно, он уехал давно. Начался ужин.

Прислуга торопливо разносила приборы и мелкие картонные тарелки и большие корзины с холодной закуской. Я сидела с Шарлем, а Danet за одним столом с большой веселой компанией женщин и мужчин.

Одна из них, толстая блондинка, схватила Шарля. Тот совсем смутился. А женщина хохотала и обняла его еще крепче.

Моя рука инстинктивно поднялась, чтобы защитить ребенка от этих грязных ласк… В ту же минуту кто-то грубо сжал ее, так что браслет до боли врезался в кожу…

Я обернулась. Danet со спокойным лицом, но все более стискивая руку, прошептал на ухо:

– Ос-тавь… забыла, где ты?

Я видела, как в нем, несмотря на всю его благовоспитанность, проснулся грубый инстинкт, который не мог допустить, чтобы женщина осмелилась заявлять о своей самостоятельности. Я молча высвободила свою руку из его железных пальцев.

Вся зала наполнилась дикими, нескладными звуками: интерны отняли у музыкантов инструменты и делали нечто вроде выхода клоунов у Барнума. Это было какое-то безумие, не поддающееся описанию.

– Пойдем, пойдем, ты не должна этого видеть, Lydia, – тревожно сказал Danet. Голос его был серьезен, и глаза уже не смеялись.

– Ты, наверно, устала и Шарль тоже… он уже давно хотел уехать с бала…

…Я сейчас же согласилась и, проходя по зале, все-таки, чтобы удостовериться, смотрела направо и налево – его не было.

Danet меня так же укутал и опять, как куклу, усадил в фиакр. И только, очутившись у него на квартире, я почувствовала, как устала.

– Спасибо вам… вы доставили мне большое удовольствие.

– Позвольте мне еще раз назвать вас Lydia, это так хорошо… Слушайте, зачем вы такая красивая?

Его руки обвили мою талию, и прекрасная голова наклонилась к моему лицу.

Волна каких-то новых, неизвестных доселе ощущений пробежала по мне. Я хотела вырваться из этих сильных объятий бретонца – и не могла.

Голова закружилась, я едва понимала, что со мной делается и, обняв его голову обеими руками – поцеловала… Потом оттолкнула его, заперлась на ключ и полураздетая бросилась на диван.

А сегодня консьерж поднялась с письмами к двенадцати часам, когда я уже, совсем одетая, собиралась уходить; дверь я уже отперла, и та, не ожидая найти никого в кабинете, вошла, не постучавшись, и, увидев меня, с легким – ах! скромно удалилась.

18 декабря.

Видела сегодня сон. Иду по дорожке сада какого-то госпиталя; полдень, жара страшная… интерны идут обедать и подходят к кассе; их много, белые блузы тянутся длинной вереницей, а среди них – вижу его. Хочу подойти и не могу: какая-то невидимая сила удерживает на месте… и чем ближе он подвигается к кассе – тем я дальше.

Среда, 19 декабря.

Вижу ясно, как день, что это безумие… такая любовь губит меня и – не могу, не могу победить себя, не могу вырвать ее из своего сердца.

Если бы меня спросили, что я делаю, – я могла бы сказать, перефразируя стихи Розалинды Жерар:

Chaque jour il me semble
Je l’aime davantage,
Aujourd’hui plus qu’hier et bien moins que demain…²⁶²

В подлинном сказано:

Car, vois-tu, chaque jour
Je t’aime davantage
Aujourd’hui plus qu’hier et bien moins que demain²⁶³

.

Мне кажется, что впереди стоит что-то, страшное, беспощадное, темное, и я знаю это: это смерть…

Смерть! когда подумаешь, что рано или поздно она является исходом всякой жизни, а я молодая, красивая, интеллигентная женщина – и не испытала ее единственного верного счастья – взаимной любви, без которой не может существовать ничто живое, мыслящее, чувствующее.

Невероятная злоба поднимается в душе, и хочется бросить бешеные проклятия – кому? чему? слепой судьбе?

Или я недостойна его?

Нет, нет и нет!

Все мое существо говорит, что нет… Та, которую он полюбит – не будет ни выше, ни лучше меня…

Так за что же это, за что?!!

Я стала похожа на инструмент, у которого все струны натянуты – вот-вот оборвутся…

Мне страшно оставаться наедине с самой собой… мне нужно общество, нужно говорить, действовать, чтобы… чтобы не думать… ни о чем не думать…

Сейчас получила письмо от Карсинского – приглашает завтра прийти смотреть его мастерскую, опять будет просить позировать… что ж, не все ли мне равно?

Пятница, 20 декабря.