Дневники русской женщины

9 мая. В газете д-р Ласковский из Женевы дает предостережение девицам и женщинам, стремящимся к высшему заграничному образованию, что оно «представляет почти непреодолимые трудности» и «из 100 молодых девиц всего только 2 получили научную степень на естественном и медицинском факультетах», а остальные или умерли, или разъехались, не окончив курса. Ужас охватил меня: действительно, иметь твердое намерение ехать учиться – легко, но каково исполнить его? Как надеяться на свой ум, на свои способности, силы которых испытаны только в среднем учебном заведении, да еще в провинции. Я должна с гордостью признаться, что никогда не верила тем похвалам, которые мне расточали с детства: у меня, к счастью, было или много здравого смысла, или скромности. Впрочем, я не верила чужим оценкам моего ума и способностей больше всего по привычке критически относиться к суждениям других относительно себя. Обо мне так много судили неверно, что в конце концов я уже ничему не верю. Мои мечтания об университете! Но я осуществлю их!

10 мая. …Когда мой кузен расчесывал прекрасные волосы Вали – я с горечью вспомнила о своей длинной, но тоненькой косе; когда он взял ее руки в свои и стал их расхваливать – я со злобой смотрела на свои тонкие, некрасивые и слабые руки, неспособные почти ни к чему, на свою худую, неправильную фигуру… и один Бог знает, что творилось в моей душе. Гадко мне ревновать, и не об этом я думаю. Нет: похвалы наивного и простого мальчика тому, что действительно привлекательно, только ясно показывали мне, что если он не находит во мне ничего, то и никто другой не найдет этого. Урод! Урод! Я знаю, что я могла бы ему понравиться, если бы стала кокетничать, но гордость запрещала мне это. Не унизительно ли стараться обращать на себя внимание? Боже, за что же я такая несчастная?! Я плачу; но напрасно… Бедная Лиза!

18 мая. …Темная ночь, на улицах ни души, слышно, как моросит мелкий дождь… Перечитывая свой дневник, я нахожу, что он похож на записки отчаянного пессимиста. И это – в контраст моей оптимистической роже?! Черт возьми, бывают же на свете противоположности!

10 июня. В Романове, накануне крестного хода (суб. 4), на который сходится масса народа из разных уездов и деревень, в соборе, полном молящихся, вдруг раздались крики: «Пожар, спасайтесь!» Ударили в набат. Произошла паника; все бросились бежать к выходу, а на лестнице сидело множество деревенских женщин, отдыхавших до всенощной; охваченная ужасом толпа, толкая друг друга, искала спасения через их головы…

Несчастные деревенские бабы! я хорошо знаю их привычку тесными рядами усаживаться на лестницах церквей и на паперти, и поэтому-то главным образом они и пострадали при катастрофе: по ним бежала толпа, их головы топтали тысячи ног, и несчастные, не успев опомниться, встать, были убиты.

Что произошло далее – нельзя описать… Убитых оказалось 136 чел., из них 126 женщин. Причина этой трагедии: когда работники затопили в соборе недавно выстроенную печь – повеяло запахом гари и дыма; и вдруг кто-то крикнул зловещее слово… Священники продолжали богослужение, успокаивали народ, говоря, что никакого пожара нет, но с обезумевшей массой нельзя ничего было сделать, – и вот столько жертв, столько ужасных смертей! Боже мой, до чего еще темен наш бедный народ, если среди него могут случаться такие несчастия!

Спрашивается, где же была полиция? что делает городская администрация? Возмутительно и то, что даже не были посланы телеграммы в большие столичные газеты, а между тем находят же возможным и интересным сообщать об отъезде какого-нибудь французского полковника куда-нибудь на велосипеде. Как будто бы русским писателям интереснее знать имя спортсмена, нежели читать о подобных возмутительных и ужасных случаях! Как будто бы не своя рубашка к телу ближе! Как посмотришь на народ, да послушаешь таких рассказов, так ясно станет, среди какой тьмы невежества и неразвитости блуждает русский крестьянин! Разве подобные происшествия мыслимы в Западной Европе? А тут – среди белого дня, в благоустроенном городе, повинуясь только слепому ужасу, – масса бежит, бросается из окон, убивается и убивает других до смерти. Может ли еще более озвереть человек? Все те единичные преступления, о которых мы знаем, не могут произвести такого мрачного впечатления: здесь были сотни убивающих, сотня убитых… и, может быть, убившие – в свою очередь были убиты. Как только закроешь глаза – невольно представляется мне все это: трупы, стон умирающих, крик… Вот уж подлинно «стан погибающих», только не «за великое дело любви»…