Дневники Трюса

Люди — враги в счастье и братья в страдании. Поэтому не бывает светских орденов, и брат не сочтет себя достойным общения с любимым братом своим, если не подвергнет себя хотя бы часовой пытке с утра (так принято в монастырях и тайных братствах).

Человек скроен из мириада составляющих и в сумме даст ту же ценность, что и другой, иначе не выдержал бы ни секунды, иначе плоть его разорвалась бы изнутри, будто в нее положили медленно действующую бомбу.

Тюрьма поэтому — лучшая среда для выработки условий общежитийной нравственности. Тюрьма — это тот же монастырь. Человека не павшего в заключении, а вознесшегося можно считать посвященным. Он почувствует, что сумма у всякого общая.

Однажды Энна повели в Камеру Видения Воплощений. Его досье до сих пор зияло, и надо было заполнить графу «прежние воплощения». Эн. как-то слишком подчеркнуто утверждал в своем дневнике, что он — «дырочка дрожащая у Бога». Инкарнация «дрожащей дырочкой» казалась нереальной в пределах материи Мезозойи дубль Ц. Решили просветить Энна трансцендентным рентгеном.

Энн зашел в кабинет и стал под машину. Д-р Беппо II включил аппарат, и зрению его предстала такая картина: серая убогая комната с тусклым освещением. О лампу бьется мотылек, под лампой сидит студент и, напрягая зрение, изучает книгу, медицинский трактат по латыни. После нескольких энергичных атак мотылек разбил лампу. Лампа кокнулась, свет погас, студент уронил голову на стол и, тяжело вздохнув, уснул. Экран погас.

— Понятно! — зафиксировал Беппо. — В прошлом воплощении вы были мотыльком, испортившим свет! За это Провидение определило вас на нашу планету. Надеюсь, теперь, в качестве мотылька-гуманоида, вы не разобьете лампу, прежде чем коснетесь света внутренним взором. Неумолимая карма привела вас в инквизиторскую Сан Йохо, где ассистенты проф. Доконаева представляют суммарный образ студента, сидевшего за чтением учебника по медицине. Вы тогда лишили бедного деревенского юношу возможности сдать экзамен, и теперь расплачиваетесь за это.

— Ах нет, я всё-таки дырочка дрожащая у Бога. Инкарнация мотыльком ничем не привлекательней жизни смертного. — Так считал самый незаметный мотылек из всех, атаковавших когда-либо кокнутые лампы.

Но мы ещё не расстались с садком сумасшедших. Одного вполне благопристойного мелкого жулика (сел за шантаж своей бывшей жены) поместили в изолятор, оттого что он просыпался по ночам и пугал всех страшным: «Ой, тоска какая, какая тоска!» «Так пойди повесься и тебе станет веселей», — резонно советовал ему всамделишный потомок Ерихона, уже не в прошлом, а в настоящем воплощении пострадавший за какие-то мелкие денежные грехи.

Но бедный человек не унимался: «Тоска, тоска какая!» — пел он, и голос был столь щемящ, что у людей и впрямь разрывались сердца, да так всерьез разрывались, что глядишь, могли однажды разорваться по-настоящему.

Ведь и впрямь, тоска такая. Отнимите у человека секс и творчество, и останется тоска, как смирительная рубашка. Теперь пройдемся с этим афоризмом по нашим трем злосчастным камерам, символизирующим театр человеческих воплощений.

Отнимите секс у дворового люда (и всё, что на нем зиждется — семью, брак, «личную жизнь», разврат и творчество), и… где наши собутыльники фальства? Испарились, превратились в моль, в голь перекатную… Опустела камера, потому что стало нечего делать! Тоска… Теперь пройдитесь к поэтам и отберите у них по музе…

Мне статуи в саду
не воскресить,
обратно ближних не заполучить.
В сирой жребия урне
средь дачного хлама
сидела жаба понурая
и чего-то ждала упрямо,
а потом в той же урне сирой
наш прах она поедала
и по-кошачьи выла,
потому что еды было мало.
О, господин Мирабо,
на кого мы похожи
танцуем мы вальс-танго
в обнимочку с шагреневой кожей.
И ужасы сроков, ужасы страхов
нас не тревожат,
а только осталось:
запереться и плакать
в платочек шагреневой кожи.
Энн медитировал о карме мотылька:
прозрачна и легка,
о карма мотылька,
в непрошенный рукав
не выплакаться до колик,
лбом лампы не разбить,
бензином не залить.

Пошли к поэтам! Роман должен быть экзистенциальным, а жизнь крутится как карусель — циклична, двух-лична и кому как обернется: кому спиной станет, кому вообще ничего не покажет, ни спины, ни переда. Итак, сделаем ещё один обход тюрьмы Санто Диего дель Тоска. Тоска, тоска, тоска…

Как? поэты до сих пор в инквизиторской? Ладно, потом разберемся в причинах длительности данного ритуала. Послушаем их, читаю ленту (а поэты перестукивались с дворовыми):