Дневники Трюса

«Подлец, не бери свою жалкую рожу за образец», — советовал, через стенку перестукиваясь, дворовый. «Эй, слушайте, у Энна (это наш гений) украли машинку; он работал на ней день и ночь кончиками пальцев, пальцы страшно чешутся, у него зуд по всему телу, он себя до костей расчешет скоро — острые ногти… Подскажите рецепт». «Выпарьте его хорошенько в баньке, а потом выпорите, приговаривая: ну как, не будешь больше писать, не хочешь? И когда он сознается, что не будет больше, у него пройдет чесотка. А пока можете употребить лягушачью слюну в чернильном настое — писателям помогает». «Однако, воры, всё знают!» — отвечали из парфюмерной. «Слушай, отдай мне нимфу на ночь». «Брось, не получится из тебя Есенин… Все мы — воры, — исповедывался поэт. — Все мы воры приголгофные, воры распятые. Мы, поэты, крадем у Бога, ибо нет в нас веры живой и набиты мы книжным хламом, а дворовые норовят нам нагадить и украсть кусочек со стола или нимфу…» «Давай кокнем охранника». «А что дальше?» «Что дальше! дальше кокнем начальника». «Да, а что дальше?» «Дальше ещё кого-нибудь кокнем — и нас опять сюда посадят, потом мы посидим здесь с годик, послушаем кукушку на часах, как сыночек местного начальника живописно голосит: сись-ки, сись-ки — стервец, а мне в этот момент сосиски хочется.» «Ну, а дальше что?» «А дальше, если не выберут в администрацию тюрьмы, то опять кого-нибудь кокнем и потом ещё кого-нибудь кокнем». «Ах, жизнь похожа на тир из бутылок. Стоят пустые в ряд на столе, ты их пробиваешь из пистолета — пок! — день, цок — сутки прочь, цок — год, цок — и вечность прошла». «Тише ты, дурак. Дай лучше выпить». «Если там кто-то не поссал в бутылку, возьми, я тебе брошу через окно». «На этом заканчивался романс с бутылкой». «Слушай, я просил тебя банки, банки с пьявками на ночь!» «Зачем мне твоя баба, хотя она порядочная пьявка…» (дворовый, видно, ослушался и вместо банок прислал жену, а может не ослушался).

Тошно в тюрьме Санто Диего Дель Тоска. «Давайте и мы будем тесать догматов доски». «Давайте — лучше просто доски будем тесать и ломать, тесать и ломать, мы ведь крепкие, мы из гвоздей, и нету крепче в мире людей — такое пережить». «А ты молоток…» «Молоток в смысле молодец или гвозди забивать?» «Молодец гвозди забивать другим в головы». «Слушай, давай сыграем в рифмы: тоска-доска, доска-тоска». «Давай. У тебя готово? Слушай:

Сбила ящик тоска
что ни мысль — то доска.
Полежу там, посплю,
вдруг тоску утолю».
Дворовый слабазил:
Я вступил в ДСК «Доска»,
я родился. Какая тоска…
Потом вычеркнул и написал заново:
Я вступил в ДСК «Тоска»,
я родился доски таскать
и сколачивать их, сбивать.

«Слушай, ты как Иосиф библейский, — о досках пишешь… Господня Гроба…» «А ты как Варрава на кресте, вопишь и каешься». «Давай теперь…» «Да хватит играть, хватит, займись ты делом…»

Займись ты делом,
черти ты мелом
сырым и белым
по грязным стенам.

— Кто гений, кто гений, кто гений? давайте сюда гения. Маруся, музыку и щипцы. О, ещё и еврейчик к тому же, извращенец рода человеческого!

Пойдем громить двойной погром, пойдем, пойдем, пойдем, пойдем. Мы пойдем черепа ваши выуживать — да в корзиночку, золотишко ваше выслеживать, — да в автопоилочку… Пейся, водочка, лейся, кровушка. Дай сотню, и отпущу, а то при всех штаны спущу. Не имей, еврей, сто друзей, а имей, еврей, сто рублей потому что иначе не откупишься. Слышишь ты, еврей, который сейчас каждый второй — ой-ой-ой-ой-ой-ой, какая шейка, виолончельная шейка. Ну, ну, ну, ну что ты, миленький, не будет больно. Маруся, я же сказал, музыку включай, давай корзину…

Головушка наша еврейская, зачем ты думы думала, стишки сочиняла, да бежала по свету белу… «Ой, — кричит, — ой, теперь евреи — саломеи, и гои — иоанны крестители!..» Так-то. Часики песочные вверх дном. Раз на раз не приходится! Сегодня ты мне голову отрубишь, завтра я тебе — по закону кармы.

— Машка, давай пилу. Давай его пополам и в дрова. Будет тебе печь геенны, гений еврей, говно, гад болотный. А стишки твои прикарманю и пойду-ка в баньку-баню. А стишки — хороши, а голова-то — ой-ой, какая еврейская голова. Смотришь, цифры сыпятся из глаз… сколько цифр она пересчитала, ой-ей-ей… видать, был технократ. «Мама, мама», — всё кричал. Евреи мам своих зовут до глубокой старости, когда их бьют. «Ты приди на помощь, мама, погибает сын твой Зяма».