Дневной поиск

- Что ты пристал?

- Сортир перенесли прибывшие части. Почему? А потому, что стоял он за командным пунктом, а ветер все время был западный. Надувало. Те, что строили оборону, думали: хорошо, офицерам недалеко бегать. А эти чувствуют себя временными, подменными. Им лишь бы сейчас удобно. Понял? Вот они и построили новый, поближе, на линии КП. Значит, командный пункт действует. Это главное, что нам нужно понять. И еще. Видишь, здесь и здесь — пулеметы и дзот. Зачем? А затем, чтобы прикрыть КП огнем. И заметь, на наших схемах они тоже не показаны. Почему? А потому, что у них своя задача — прикрыть КП. Вот они и молчат. А раз молчат — не засечешь. Ход к ним тоже крытый. Вот и запомните...

- Послушай, сержант... —начал было Закридзе, но Шарафутдинов оборвал его:

- Прекратите болтать, рядовой Закридзе! Я отдал приказ, а его не обсуждают! Запоминайте схему. А потом, Закридзе, засунете записку на старое место.

- Почему? Зачем? — вскинулся Закридзе.

- Потому что, если ее возьмет кто-нибудь один, он... будет уверен, что вернется? А если вернется хоть один, он доложит, и записку достанут. А если никто не вернется... все равно кто-нибудь из наших найдет — мы дорожку показали.

- Все было правильно, все логично. Закридзе понимал это, но он не был бы самим собой — честным, горячим и прямолинейным парнем,— если бы не верил свято во все то, чему его учили. Потому он с вызовом сказал:

- Хорошо! Но я все равно доложу.

- Я же сказал, доложит каждый. А сейчас запоминайте схему. Может пригодиться.

Сутоцкий рассматривал схему и думал о своем: как же так получилось, что он внутренне сдался? Может, он трус? Нет, нарочно проверял себя — не трус. А вот здесь, когда решалась судьба людей, которых он знал, которых уважал, несмотря на минутные вспышки злобы, на ревность, он в этих людях все-таки усомнился. Почему? Почему Шарафутдинов взял все в свои руки? Разве он не мог сделать то же самое? Мог! А не сумел. Почему?

Он долго продирался сквозь смутные мысли, догадки, воспоминания и медленно, очень медленно пришел к выводу: Шарафутдинов в эти минуты думал не о себе, даже не об офицерах — он думал о деле, которое ему поручили. Для него дело было главным. Он выполнял приказ и решительно отбрасывал все, что могло помешать его выполнению. Наверное, он тоже чувствовал себя не просто сержантом Шарафутдиновым, а Шарафутдиновым-поисковой группой захвата. Не в единственном числе, а всей группой сразу,

17

Передовая жила все так же тихо и спокойно, если есть на войне покой. На нашей стороне велись земляные работы, дежурные пулеметчики и стрелки иногда постреливали, наблюдатели наблюдали, но большинство солдат спали.

На немецкой стороне работ не велось: оборона была подготовлена заранее, повреждений еще не успела получить, а улучшать ее не имело прямого смысла, и, пожалуй, всем было просто лень. Поскольку после полудня подул северо-восточный гулкий и сухой ветер, стало прохладнее, над землянками обеих сторон закурчавились дымки. Конечно, наблюдатели поначалу попытались засечь по этим дымкам землянки, но ветер разгонял дым, и он стлался почти по земле — верный признак перемены погоды.

Передовая привыкла, что разведчики действуют только ночью. Даже те, кто знал о поиске, устали ждать его результатов и занялись своими неотложными делами — сидеть в бездействии на передовой не умели.

Капитан Маракуша видел это и злился, но постепенно и он затих. Что он мог сделать? Ординарец принес ему обед, но есть не хотелось. Он выпил бы водки, чтобы вывести себя из этого состояния, но водки он не пил. И тут на НП полка, где сидел Маракуша, пришел подполковник Лебедев. Начинающийся морозец разрумянил его щеки, карие глаза блестели.

- Здорово, капитан! Есть кое-какие изменения. Ты что сидишь, как сыч? Изменения, говорю, есть.

- Слушаю...

- Отход разведчиков будем прикрывать артиллерией из глубины.

- Она же не пристрелялась! По своим не ударят?

- Бить будет по площади... Так что не удивляйся. У тебя изменений нет?

- Нет...

- Тогда жди, а я к комдиву.

Он ушел, а Маракуша выругался. Если бы во время болезни Лебедева он не подменял его в штабе армии и не прикоснулся к штабной работе, то наверняка сейчас разозлился бы на него. И все же он рассердился, только не на подполковника, а вообще на все на свете: ожидание слишком затянулось.

Наблюдатель доложил Маракуше, что, по-видимому, противнику привезли обед — в его ближнем тылу замечено мелькание пилоток. На передовой немцы ходили только в касках.

«Даже ветер сменился,— злился Маракуша, — и не услышишь ничего».

Такие же доклады стали поступать и с боковых наблюдательных пунктов, и от пехоты. Все работали четко. Ни к чему не придерешься, а недовольство оставалось.