И молча стоял я на обочине дороги, видя четкий и белый пар — и закованно голосуя машинам, «фырчащим» мимо; но благо шоферам — шофер найдется; на той стороне улицы, как водится, остановился некий «сер-бур-малиновый» то ли «г…воз», то ли хлебовоз — не все ли равно сей миг; и натужный, бытовой голос, который, без всяких метафор, тебе слаще райского пения, произносит в морозе, в «неверном свете»:
— Куда? Э?
— На… (туда-то), — спокойно орешь ты.
И он думает секунду.
— Поехали! — орет он, уж «раздувая» мотор.
И ты переходишь улицу — и ты дома.
Ибо машина, нутро машины — это уж дом человеческий; и какие бы химеры ни изводили тебя снаружи, здесь ты во власти тепла и хлеба.
Здесь — дом и быт.
О, сердце человеческое, даже и самое холодное; как слабо ты.
Едем.
— Что-то… поздно вы, — замечает шофер.
И эти, как говорится, простые слова еще жалостней возвращают в тепло и в быт; и в жизнь с ее маленькой, теплой, домашней буквы.
Но еще не все на сегодня; сегодня? сегодня, завтра — как тут судить; жизнь не дала тебе погибнуть там,
Хватит…
Кончай терпеть.
Жена твоя, измученная тобой и жизнью жена, у которой свои слабости и свои проблемы, твоя жена «вдруг» именно в эту ночь, хотя это не первая ночь, когда ты отсутствуешь, — вдруг именно в эту ночь, когда ты и чист и, как говорится, лишь нуждаешься в утешении, — именно в эту ночь она в свою очередь — обычные ваши с ней «флюиды», что ли? — именно в эту ночь она «теряет терпение» —
Пятый час; нервы мои «на пределе»; жена встречает:
— Нет, я
Я молча иду к своему столу — стук — зажигаю лампу; письмо от матери.
Под «истерический» говор жены я рву конверт, вхожу в знакомый почерк — вот «р», а вот и знаменитое «м».
«Очень огорчил ты меня, Алеша, своими последними поступками; я не думала, что ты проявишь такую черствость по отношению ко мне, к Тамаре, к…»
Глупость какая-нибудь снова, автоматически думаю я. Что же?
Ни
Спокойно, Осенин.
Долой
До завтра… чтение.
О чем она — мать?
Никаких благодеяний, но и никаких преступлений в последнее
Заглядываю — все же — в конец; речь идет о том, что я не писал ей (матери) и дочери (
«Но я звонил по телефону!»
Спокойно, Осенин, говорю я.
Ложись спать.
…И последняя мысль моя — что человек «морально» — и всячески! — гораздо выносливее, чем кажется; так, эти
Хуже всего — немая, глухая, безучастная толща жизни; «трясина» бездушная.
Когда же
В черном небе сереют «закон и связь».
Человек и еще выносливее, чем кажется; ночи, подобные той, повторялись раз шесть, не менее.
Как я жив остался,
И
Иначе не скажешь: сбегала.
Сбегала — «в лучшем случае» — просто домой или к кому другому, но — сбегала.